Так предвещал Апокалипсис в своем Откровении святой Иоанн Богослов.

В последние десятилетия все чаще упоминается футурошок — страх перед будущим. Многие люди понимают: прошлое не вернуть, настоящее с его радостями и бедами, страхами и счастливыми минутами быстро пролетает. А что будет завтра, через год, через двадцать лет? Наступит ли когда-нибудь для человечества Золотой век или все же грядет Апокалипсис?

Не случайно в христианстве уныние считается смертным грехом. Это чувство, как и страх, имеет свойство самовозрастать до жизненно опасных размеров. Но виноват в «самовозрастании» сам человек, обладающий свойством нагнетать, преувеличивать страх и уныние. Особенно в этом преуспевает литература. Сколько страха, опасений, уныния можно встретить в строках, посвященных Петербургу.

«Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: „А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?“» — писал в своем романе «Подросток» Федор Достоевский.

Александр Герцен считал, что «в судьбе Петербурга есть что-то трагическое, мрачное и величественное». В очерке «Москва и Петербург» он отмечал: «Это любимое дитя северного великана, гиганта, в котором сосредоточена была энергия и жестокость Конвента 93 года и революционная сила его, любимое дитя царя, отрекшегося от своей страны для ее пользы и угнетавшего ее во имя европеизма и цивилизации. Небо Петербурга вечно серо; солнце, светящее на добрых и злых, не светит на один Петербург, болотистая почва испаряет влагу: сырой ветер приморский свищет по улицам. Повторяю, каждую осень он может ждать шквала, который его затопит…

…Человек, дрожащий от стужи и сырости, человек, живущий в вечном тумане и инее, иначе смотрит на мир; это доказывает правительство, сосредоточенное в этом инее и принявшее от него свой неприязненный и угрюмый характер. Художник, развившийся в Петербурге, избрал для кисти свой страшный образ дикой, неразумной силы, губящей людей в Помпее, — это вдохновение Петербурга!..»

Мрачные мысли не давали покоя Александру Одоевскому, когда он наблюдал за жизнью петербургского общества. За несколько недель до восстания 1825 года поэт-декабрист, прославившийся впоследствии стихотворением «Ответ А. С. Пушкину на его „Послание в Сибирь“», писал о петербургском бале:

Это стихотворение Александра Одоевского оказало сильное влияние на «петербургскую» поэзию отчаяния, страха, растерянности.

Да, уходят из жизни люди, народы, цивилизации…

Да, может умереть и планета Земля. Но так просто ничего не появляется и не исчезает в этом мире. Мы еще не знаем, какое предначертание уготовано человечеству. И поэтому, осознавая, что Глобальная Проблема Выживания существует, — «жить до конца» предначертано Богом или природой, не впадая в уныние и панику.

Пассажиры самолета понимают, что с любым транспортом может произойти авария и катастрофа.

Когда?.. Кому уготована страшная участь? Нет ответа, пока не наступила трагедия. И люди все же пользуются авиацией и не бьются в истерике от страха в полете, предполагая возможную катастрофу.

Полет Человечества продолжается…

Страх возникает в процессе познания и освоения мира. Ощущения, генетическая память, восприятие, мышление — все они работают с ним в тесном союзе. Это чувство в той или иной мере связано с любыми действиями человека.

Поэт Татьяна Гнедич в годы Великой Отечественной войны во время блокады города на Неве служила в Ленинградском штабе партизанского движения. И, как каждый блокадник, хорошо знала, что такое страх. Страх за своих близких и друзей, за завтрашний день, за себя самого, за свой город.

В 1942 году она писала:

Есть люди, хронически больные страхом. Малейшее недоброе событие или информация — и болезнь разгорается вовсю. При этом многие из них просто жаждут, чтобы болезнь распространялась на других, охватывая как можно больше людей. Они получают наслаждение, рассказывая о своих болячках и бедах, о каких-то ужасных событиях, о катастрофах и трагедиях — увиденных, прочитанных, услышанных.

А замечательный мыслитель Бенедикт Спиноза считал, что «…не может быть ни страха без надежды, ни надежды без страха…»

Скольких людей за всю историю человечества страх гнал в дорогу? Страх голодной смерти, страх массовых эпидемий, страх известных и невиданных губительных явлений природы…

Среди множества ответов на вопрос, что заставляет людей покинуть свой дом, я услышал и такой: чтобы еще и еще раз испытать чувство страха и преодолеть его.

Немецкий философ и историк Освальд Шпенглер писал: «Страх мира есть, несомненно, самое творческое среди изначальных чувств. Ему обязан человек наиболее зрелыми и глубокими формами и образами не только опознанной внутренней жизни, но и ее отражением в бесчисленных созданиях внешней культуры».

У некоторых древних народов были целители, которые лечили людей, вызывая у них чувство страха. Они пользовались тем, что испуг заставляет человеческий организм мобилизовать свои силы за счет мощной разрядки гормональной системы.

В конце XIX века в Петербурге жил человек с Востока, который лечил людей испугом, а потом избавлял от него улыбкой и шуткой.

«Страх смущается от смеха», — говорили тибетские целители. Люди глушили в себе страх не только шуткой, но и многообразными ритмическими движениями. У многих народов воины перед боем совершали ритуальные танцы. То же самое делали люди, отправляясь в дальние путешествия.

История Петербурга свидетельствует: чем больше его жители подвергались оправданным и неоправданным запугиваниям, тем достойней петербуржцы выходили из самых трудных испытаний.

Так что, выходит, верна старинная поговорка: «Питер страхом не сломить».

Если верить древним преданиям, сборник изречений Сивиллы из греческого города Кумы попал в Рим еще в VI веке до нашей эры, при царе Тарквинии Гордом. Последний, седьмой царь Древнего Рима приобрел книги предсказаний уже после того, как несколько из них были сожжены.