(Из очерка А. Г. Краева [Там же. С. 42])
А. К. Егоров рассказывает, как к нему в партию приехал его учитель профессор Г. Л. Кушев, лауреат Сталинской премии.
«Меня уже несколько дней донимали приступы малярии, которые начинались по вечерам. <…> Я рассказал ему, что со мной происходит.
— У тебя спирт есть?
— Нет, только водка.
— А где-нибудь можно купить?
— Только на руднике, километрах в 80-ти.
— Бери мою машину и привези хоть бутылку.
Пока я ездил, ребята приготовили бешбармак. <…> Когда все расселись за столом, он налил мне стакан неразбавленного спирта, всыпал туда ложку красного перца: „Пей!“
Я выпил эту адскую смесь, он подал мне стакан: „Запей!“ Я думал, что это вода, выпил, оказалось — водка. После этого дал мне кусок вареной баранины: „Ешь!“ За разговорами я почувствовал, что меня клонит ко сну.
— Григорий Леонтьевич, я спать хочу.
— Иди, иди, поспи.
Проснулся я, когда уже светало. Страшно хочется пить. <…>
— Ну, как, приступы были?
— Ничего не помню, не было.
— Больше ничего с тобой не будет, я тебя вылечил».
([Там же. С. 360]) (Из очерка А. К. Егорова, заслуженного геолога РСФСР)
Войну Гончаров закончил капитаном, командиром разведроты. Демобилизовавшись, стал работать токарем в мастерских треста «Бугуруслан-нефть», хорошо зарабатывал. Но стал слишком часто посещать рюмочные и чайную. Его сняли с токарей, перевели в грузчики. Однажды он сидел в мастерской, мучился похмельем. Входит паренек, просит его устроить трактористом. Гончаров расспросил парня, на каких тракторах тот работал, есть ли справка, что колхоз его отпускает, сказал, что он — главный инженер, и послал парня за вином. Тот принес две бутылки бормотухи. Они выпили, Гончаров говорит: «Пиши заявление!» На уголке бумаги он написал резолюцию: «Не возражаю. Гончаров» и отправил парня в контору оформляться. Когда заявление попало к настоящему главному инженеру, тот велел немедленно прислать к нему Гончарова. На вопрос: «Что ты себе позволяешь?», тот невозмутимо задал встречный вопрос: «А что я позволяю? Если бы я написал: „Принять“, а так я написал: „Не возражаю“ и подписался своей фамилией. Это мое мнение, а теперь ваше дело решать — принять или нет.» После этого случая Гончаров приобрел кличку «главного инженера».
(Из очерка геолога Н. А. Тютерева, ПГО «Центргеология», Калуга [ГЖМ-9. С. 548])
«Однажды в конце 1960-х годов мы собрались в самом дальнем здании камералки в обед, чтобы отметить чей-то юбилей. Чествование затянулось. Кто-то нас заложил начальнику. И вот врывается к нам разъяренный, весь красный Евгений Иванович <Бедокуров, начальник Дальнегорской экспедиции> в сопровождении парторга и профорга экспедиции. И начинает кричать. Мы притихли, и тут один из геологов А. Н. Седых, товарищ Е. И. Бедокурова, говорит: „Евгений Иванович, ну, что ты кричишь? Время-то уже пять минут шестого“. Но в ответ начальник выпалил: „Так что, вы за пять минут успели напиться?“ — и, хлопнув дверью, ушел. На следующий день нас всех вызвали в партком. Поскольку в нашей компании был главный геолог экспедиции Р. В. Король, все стрелы были направлены в него. Получив по выговору и прогулу, мы уехали на полевые работы».
В начале 1970-х годов в ВИМСе после обеда наша группа из пяти человек собралась в дальней комнате отмечать 7 ноября. На всякий случай вытащили шахматы и поставили на стол вместе с бутылками и закуской. Через полчаса услышали, что к двери подошел завлабораторией профессор Л. М. Шамовский в сопровождении дежурных по институту. Они постучались. Мы замерли. Слышим, Лев Матвеевич говорит дежурным: «Они там, я знаю!» Мы стали тихо убирать бутылки и стаканы. Потом Шамовский кричит: «Открывайте, я знаю, что вы здесь!». — Молчим. Раздается: «Вскрывайте дверь!» И вот мы слышим, как с той стороны двери дежурный от охраны начинает долбить фанерку, которой вместо стекла забита верхняя часть двери. Фанерка поддается и начинает отгибаться в нашу сторону. Тогда старший и самый опытный среди нас кандидат наук М. Г. Ларионов подходит к двери и со всей силы начинает давить на фанерку, сопротивляясь ее отгибанию. И даже возвращает ее в исходную позицию. Смотреть на это было уморительно.
Однако все же фанерку выбивают, и мы вынуждены отпереть дверь. Шамовский и стражи порядка входят в комнату. И застают Мирную картину. А. Д. Шушканов и П. М. Степануха (будущие лауреаты премии Совмина СССР) сидят за доской и передвигают фигуры. Трое других склонились к ним, поглощены наблюдением игры, ничего вокруг не замечают. На краю стола стоит забытый стакан с водкой, рядом бутерброд. Шамовский продолжает кричать: «Вы что здесь делаете, почему не открывали?» Наконец, А. М. Нахабин говорит: «Ну, в шахматы решили немного поиграть». — «А это что такое? — возмущается Шамовский, показывая на стакан. — Убрать немедленно!» «Сейчас», — говорит Нахабин, берет стакан и залпом выпивает. — «Всем по выговору!» — продолжает разоряться Шамовский.
…Но выговоров не было. Как всегда, шло социалистическое соревнование, и лаборатории ни к чему было давать компромат самой на себя. А с дежурными по институту договорились, чтобы они молчали, принеся им спирту, который выдала нам наша хозяйственница из НЗ лаборатории.
(Б.Г.)
В 1975 г. меня послали в командировку на Харьковский завод химреактивов. Там был цех по выращиванию кристаллов-сцинтилляторов, применяемых при геофизических работах. Кристаллы выращивались по технологии, разработанной в ВИМСе в лаборатории Л. М. Шамовского, и в цехе за ВИМСом были закреплены две опытные печи. В то время встала задача повысить радиационную стойкость кристаллов натрия иодистого, активированного таллием. Хотя я не был технологом, но профессор Шамовский советовался со мной на эту тему, так как я работал с редким химическим элементом европием, который мы решили попробовать в качестве стабилизатора сцинтилляционных свойств, добавляя в кристаллы его примесь в интервале от 0,001 до 0,01 %.
В Харьков поехали вдвоем с одним молодым техником Мишей К. В поезде крепко выпили. На следующий день пришли в цех. Я сделал элементарный расчет навески, и мы стали готовить шихту. Когда на аналитических весах с трудом отвесили 0,001 мол% европия к общему весу около 5 кг шихты, то я сказал К.:
— Посмотри, разве эти несколько едва заметных крупиц могут хоть как-то повлиять на такую массу основной соли?
— Не могут! — решительно ответил юноша.
— Вот и увеличим вес добавки в 10 раз! — сказал я.
Отвесили в 10 раз больше. Навеска тоже выглядела крохотной. Подошла женщина, технолог цеха, придирчиво проверила мои расчеты и дала команду ставить ампулу с солью в печь. Через двое или трое суток выгрузили кристалл в виде большой цилиндрической були. Но прежде чем определить сцинтилляционную способность детектора, нужно булю распилить, отполировать кристаллы-детекторы, запаковать их в контейнеры и потом измерить их свойства на электронной аппаратуре. На это уходит около месяца. Так что ставить дальнейшие опыты в печах нам пришлось, не зная предыдущих результатов. Больше расчетов веса добавки мы не делали, а просто увеличивали число миллиграммов первой навески с европием в два, три раза и так далее. Позвонил Шамовский. Я доложил, что выращенные кристаллы выглядят нормально.
В общей сложности мы успели провести 8 опытов по выращиванию и через месяц вернулись в Москву. А когда я отчитывался Шамовскому, и он перепроверил мой расчет навески, то я испытал шок. Оказалось, что при расчете первой навески я потерял один нуль и, значит, взвешивая европий, мы брали все его навески в 10 раз больше, чем планировали. Причем во всех опытах. Но Лев Матвеевич повел себя сдержанно. Он сказал тогда, что все-таки хорошо, что я сам первый рассказал о содеянной ошибке. Помню, что он сослался на пример с П. Л, Капицей: «У него уборщица случайно разбила графин и сказала, что это не она. Тогда Капица ее уволил, он сказал, что такому человеку нельзя доверять». Далее Шамовский попросил меня написать письмо главному инженеру Харьковского завода А. Л. Лифицу и объяснить, что произошло. Я так и сделал.