И никогда не вспомнит. Её демон уберегал Виолу от негативных воспоминаний, скрывая их; делал всё, что угодно, чтобы продолжить её роман с самой собой. Как будто этому когда-нибудь мог придти конец.

Так о чём это мы? Через час их разговора, Рейес вручил Виолу на попечение ангела Аэрона — Оливии. А спустя пятнадцать минут после этого, Оливия сладким голоском предположила, что Виола не должна отказывать Мэддоксу в удовольствии от своего общества.

Пять "славных" (для него) минут спустя, Мэддокс потопал прочь, бормоча что-то о том, что ему необходимо найти свою жену, и Виола, если так настаивает, может присоединиться к ним. И вот они направлялись в спальню Мэддокса и Эшлин.

— Уверена, что на скорую руку могу соорудить что-то типа механического кресла, которое будет возить твою жену повсюду, — предложила Виола воину.

Мэддокс был без футболки, и малиновая татуировка бабочки — метка его демона — растянувшаяся через лопатки, казалось, нахмурилась.

— Как ты, вероятно, догадался, я неплохо управляюсь с инструментами, а твоя спина, наверное, напрягается от большого веса Эшлин.

Эшлин прикрыла рот одной рукой, чтобы подавить смешок, но вот другой рукой не удалось прикрыть рот Мэддокса, чтобы подавить его рычание.

— Она лёгкая, как перышко, — прорычал он. — Мне нравится нести её. Я люблю прижимать её к себе.

— Ладно, но это губительно для твоей спины. И через несколько лет тебе, вероятно, потребуется пластина. — О, да, татуировка, несомненно, хмурилась. Между крыльями появилось грубое, скелетообразное лицо, из крошечного рта появились клыки. Кончики крыльев заострились в виде кинжалов, направленных в сторону Виолы.

Круто, но не идет, ни в какое сравнение с ней. Передняя часть бабочки Виолы простиралась по её груди, животу и ногам; тыльная же часть — по плечам, бёдрам и икрам. Всё тело оплетало кружево, которое мерцало сиянием измельчённых розовых бриллиантов.

Медового цвета глаза Эшлин встретились с глазами Виолы над мускулистым плечом Мэддокса.

— Он не пытается от тебя избавиться…

— Нет, пытаюсь, — запротестовал Мэддокс.

— …он просто капризный, — закончила Эшлин.

Виола нахмурилась, пытаясь понять, как слабую, запутавшуюся беременную женщину могла посетить столь глупая мысль. Избавиться от неё? Я вас умоляю. Мужчины, женщины и дети, смертные и бессмертные, сражались за то, чтобы удержать её рядом с собой.

— Не забивай свою маленькую хорошенькую головку волнениями обо мне, — сказала Виола. Не это ли говорят люди друг другу, чтобы доказать, что не оскорблены нелепыми мыслями? — Уверена, что он просто поражён моим великолепием.

На этот раз нахмурился Мэддокс, бросив на неё угрюмый взгляд перед тем, как остановился перед закрытой дверью. А затем захихикала Эшлин, и он опустил взгляд на её лицо. Всё тело Мэддокса расслабилось, тая, словно кубик льда в летний зной.

В груди Виолы запульсировала боль. Она подумала, что не может вспомнить, чтобы кто-то когда-то так смотрел на неё, словно она утреннее солнышко, полуночная луна, каждая звёздочка на бескрайнем небе. А у Виолы были тысячи — нет, базиллионы! — поклонников.

— Где твоя собака? — Спросила Эшлин.

— Принцесса Пушистиков изучает новое окружение без каких-либо препятствий со стороны мамочки.

— Это объясняет крики внизу, — пробормотал Мэддокс.

Эшлин поцеловала мужа в губы, затем протянула руку и повернула ручку. Дверь со скрипом отворилась, и Мэддокс внёс жену в комнату.

На Виолу повеяло свежим, чистым воздухом. По привычке она обследовала каждый дюйм быстрым взглядом, выискивая все зеркала и отражающие поверхности.

Слева стояло трюмо, и Виола сделала мысленную заметку избежать его, даже если демон и жаждал сократить расстояние… лишь на мгновение заглянуть в зеркало… только единожды, всего на секундочку, потому что она будет выглядеть столь потрясающе…

Виола стиснула зубы. Свежие цветы рассыпались по красочным вазам и присутствовали в каждом предмете мебели в комнате, кроме кровати. Хотя, цветы вплелись в её кованные столбики, обвиваясь и цепляясь за них подобно плющу.

В центре противоположной стены висел портрет. И славные небеса, Виола медленно подошла к нему. Внимание к деталям просто ошеломляло.

Виола могла лишь на мгновение задержать на портрете взгляд, изучить одну его маленькую часть, отвести взгляд, а затем снова взглянуть на портрет, изучив другую часть, повторяя снова и снова этот процесс, пока не изучила каждый дюйм картины.

На картине была Эшлин, которая развалилась в покрытом буйной растительностью саду. В её волосах, на теле и вокруг рассыпались цветочные лепестки. Но лепестки не были лепестками, а лицами.

Слишком много лиц. Здесь были воины, их женщины, лица, которые Виола не узнавала, и те, что узнала… включая и собственное. Она быстро отвела взгляд от своего изображения, решив обдумать его присутствие на картине в более безопасное время.

Одна из рук Эшлин была обнажена и до локтя покрыта татуировкой. Пламя и снегопад сплелись вместе, и хотя пламя должно было растопить снег, а снег погасить огонь, эти стихии как-то подкармливали друг друга, становясь ярче и сильней, перемещаясь вверх по её руке.

Перед Эшлин располагался водоём с отражающей поверхностью, из тёмных глубин которого на неё смотрел Мэддокс. Эшлин тянулась к нему рукой, покрытой татуировкой. Серебряное кольцо на её указательном пальце величественно святилось.

Нервные окончания Виолы покалывало. Она видела картины, подобные этой и раньше, но не могла вспомнить, где и когда. Что Виола действительно знала, так это то, что каждый цвет, каждое лицо, каждый дюйм что-то означает. По-настоящему. Это был символизм во всей красе. Только она не знала, как его расшифровать.

— Кто это нарисовал? — Спросила Виола, испытывая благоговейный трепет. Она выпрямилась и отвернулась от картины прежде, чем потеряет часы своей жизни. Также, как она теряла часы каждый раз, когда замечала своё отражение.

— Даника, женщина Рейеса, — пробормотал Мэддокс.

Даника. Хм. Теперь, когда картина была за спиной Виолы, она позволила себе задаться вопросом о своём присутствии на ней. Виола лишь этим утром познакомилась с Даникой. Женщина казалась человеком, но после увиденного, Виола поняла, что в ней что-то большее.

— Изысканное произведение.

— Все её творения таковы, — произнесла Эшлин с гордостью.

— Она видит будущее?

— Мы не будем обсуждать это, — ответил Мэддокс.

Значит, да, видит.

— Даника, несомненно, захочет нарисовать мой портрет. Мне придётся проверить свой график и посмотреть, есть ли у меня свободное время, чтобы попозировать ей.

"Если нет, то я найду его. Я должна расспросить её. Хочу больше узнать о себе."

Эшлин снова захихикала, а Мэддокс — нахмурился.

Он положил свою женщину на кровать и накрыл одеялом. Затем пригладил волосы у её лба так нежно, словно Эшлин была хрупким новорожденным.

— Что ты хочешь, милая? Скажи, и я тут же это достану.

Эшлин изящными пальцами погладила свой живот. На её пухлых губах заиграла нежная улыбка.

— Мне бы очень-очень хотелось апельсин. Но только один. В прошлый раз, когда у меня появилось это желание, ты мне притащил целую рощу.

— Я принесу тебе самый лучший, самый сочный апельсин, который ты никогда ещё не пробовала. — Задержавшись, словно не мог отвести от неё взгляд, Мэддокс погладил Эшлин по щеке. Затем, вынудив себя оторваться от неё, он бросил угрожающий взгляд на Виолу.

— Ты будешь охранять её ценой своей жизни. А если причинишь ей боль, даже нечаянно… — Он сжал руки в кулаки.

— Не можешь придумать что-нибудь достаточно ужасное? — Виола на мгновение задумалась. — Могу я предложить извлечение внутренних органов? Ты можешь подвесить меня к потолку за мои кишки. Это было бы действительно ужасно.

Мэддокс уставился на неё.

— Однако, хочу предупредить. Кишки розового цвета, а розовый — мой любимый. Постойте. Кого я обманываю? Мне нравятся все цвета. Поэтому, если пойдёшь этим путём, будь готов влюбляться в меня снова и снова.