— Один–ноль в твою пользу, — Виктор шутовски поклонился матери. – Ты позволишь мне быстренько собрать чемоданы, или мы немедленно несемся в аэропорт?..

— Ты можешь даже завернуть себе пару сэндвичей в дорогу, — великодушно сказала Летисия.

Витор вдруг словно скинул с лица шутовскую маску. Он посмотрел на мать тем проницательным взором, который часто пугал ее. Вот так же, не мигая, серьезно он смотрел на нее пятилетним мальчиком, когда она суетилась над мертвым телом своего мужа, думая, что простая оплошность на лестнице не может привести человека к смерти.

— Скажите, донна Летисия, — произнес Витор, — вы изложили мне все доводы в пользу переселения в Форталезу? Или есть еще какая–то неизвестная мне причина?..

* * *

Рамиру Соарес стоял на берегу залива, и океанские волны омывали его босые ноги. В эту минуту он с особенной остротой, как никогда прежде, чувствовал отрешенность океана, этой невообразимой бездны, внутри которой ходят рыбы, на дне которой, обвитые водорослями и поросшие ракушечником, лежат затонувшие суда с мертвецами на них. Эта колоссальная стихия обладает таинственной, неразгаданной душой, в которой, как в огромной могиле, покоятся древние могущественные царства, овеянные легендами, целый материк, давший название океану, неисчислимые сокровища, овеянные легендами клады. Волны, как глубокие, древние мысли, избороздили чело океана, течения, теплые и холодные, сталкиваются в его глубинах, как страсти, над ним время от времени собираются тучи, груженные тяжелым дождем, ветер сталкивает их друг с другом, рвет паруса, сводит с ума моряков своей надрывной древней песней, и тогда начинается буря… Но сейчас океан, этот гигант, отрешен от всего: он как будто лелеет в своих пучинах сокровенную думу, понять которую может другая, столь же могущественная стихия: земля, огонь или воздух.

Перед глазами Рамиру расстилалось его будущее – грядущее рыбака от чрева матери, который большую половину своей жизни ощущает ступнями на землю, а ходящую ходуном палубу рыболовецкого судна. Это будущее сокрыто в тумане там, за пределами видимости.

За спиной Рамиру было его прошлое, счастливейшие минуты его жизни были проведены вот в этой бедной рыбачкой хижине, на которую он сейчас боялся оглянуться.

Этот дом должен сиять и светиться от счастья, пережитого им здесь вдвоем с любимой женщиной. Те счастливые минуты, как немеркнущие светила, собрались в нем – и остались там навсегда, после того как она, а затем и он покинули эти благословенные стены.

Ему показалось, что если он обернется, сделает шаг и откроет дверь хижины, воспоминания набросятся на него, как пламя… Ведь и без того память его, как цепной пес, прикована к бревнам хижины, на одном из которых двадцать лет тому назад он ножом вырезал сердце и под ним написал два имени, которые, как он думал, будут неразрывно соединены. Но история его проста и трагична , как песенка со щемящим мотивом, в которой говорится о том, как простая песчинка влюбилась в звезду и что из этого вышло.

Он был песчинкой, бедным рыбаком, который должен добывать пропитание в море.

Она была звездой, луч которой неожиданно упал на этот нищий берег и зажег песчинку неверояной красоты любовью, так что она засверкала, как алмаз.

Все вокруг говорили о недолговечности их страсти. Ведь слишком многое разделяло их – разница в социальном положении, воспитании, в отношении к жизни, но все это, как в мощном горниле, переплавилось в их страсти.

Она ушла к нему в хижину, не задумываясь, ставя никаких условий, не размышляя о том, что теряет, связав свою жизнь с бедным рыбаком. Их любовь была такой же огромной и таинственной. , как океан, но нет, все же чуть меньше, потому что не любовь поглотила океан, а бездна океаническая поглотила в себе любовь. Где–то на дне его она, их любовь, лежит до сих пор как самое огромное сокровище, которое когда–либо заключал в себе океан,

Она не дождалась его. Плавание было долгим. Банальная история, одна из тех, о которых любят петь моряки. Уступив настояниям отца, она вернулась в совй дом, в свою собственную судьбу – судьбу обеспеченной женщины, аристократки, которая однажды, отдавшись капризу, ушла за рыбаком в эту бедную хижину.

… Самые прекрасные, но и самые страшные в своей жизни минуты он пережил здесь.

Когда он вернулся из плавания, бегом примчался к хижине и распахнул дверь – его обдало с порога ледяной пустотой. Дом был пуст, как гроб, в котором истлела чья–то полная радости и любви жизнь. Из каждого угла на него смотрели своими прозрачными очами воспоминания, которые жгли ему сердце, хватали за горло.

Шкаф, который он смастерил для нее из досок, был пуст. Все ее трогательные, милые платья ушли вместе с ней, как преданные служанки удаляются следом за своей госпожой. В банке на столе стоял засохший букет. Эти скелетики цветов стали отныне символом их любви.

И Рамиру бежал отсюда, бежал прочь от своих воспоминаний.

Он перебрался в другой рыбацкий поселок, стал его старостой. Суда, ходящие под его началом за рыбой, всегда возвращались с большим уловом. Он привязался к прекрасной девушке, такой же простой и работящей, как и он сам, и, поняв, что она горячо его полюбила, женился на ней. У них с Серенной отличные дети – сын Кассиану и дочь Асусена, Серена оказалась, как он и предвидел, верной и доброй подругой. Жизнь Рамиру вошла в свое русло. И во по прошествии двадцати лет он решил вернуться в эти места, овеянные давней грустью. Теперь здесь его покою ничего не угрожает – эту женщина, которую он когда–то так глубоко и нежно любил, живет далеко отсюда… Поэтому почему бы ему не открыть дверь в прошлое, не дать ему наконец выветриться из этих стен, не позволить столпившимся в хижине звездам былого погаснуть?

Рамиру отворил дверь. И сразу отпрянул. Навстречу ему из угла поднялась, как видение, женщина. Неужели ее призрак поселился в этих стенах?

Солнечный луч из отворенной двери Ии упал на лицо поднявшейся ему навстречу женщины.

Это был не призрак. Это была она, Летисия.

* * *

«Берегись, Форталеза! Трепещите, матери юных девиц, к Форталезе приближается единственный и неповторимый Франшику!» — насвистывая в такт своим мыслям, неунывающий Франшику брел по побережью, действительно приближаясь к городу.

Сказать правду, угроза, которую представлял собой этот веселый, обаятельный молодой человек невысокого роста, для юных девиц была несколько преувеличенной. Он не то чтобы не пользовался успехом у женщин, но они не принимали его всерьез. При знакомстве он мог оглушить женщину потоком комплиментов и веселых шуток, но чувствовать, что намерения Франшику не простираются дальше прекрасной ночи, проведенной вдвоем: к тому же он не казался женщинам чересчур легкомысленным и лишенным налета романтизма, который любого мужчину делает интересным.

Франшику занимался в жизни всем, что подворачивалось: то он был антрепренером захолустного театрика, то переквалифицировался в конферансье, то выступал в роли менеджера. Во всех областях, к которым прикасалась его одаренная кипучей деятельностью натура, Франшику добивался переменного успеха, деньги приходили к нему легко, как и женщины, но легко же и уходили. Последняя его работа была связана с торговлей земельными участками здесь, в Форталезе, которые он по объявлению скупил за бесценок и выгодно продал разным людям, мести которых Франшику теперь имел все основания опасаться, ибо расписанных им красот здесь и в помине не было и фотографии он предъявлял липовые. Особенно Франшику опасался встречи в Форталезе с одним богатым художником из Сан–Паулу, который, соблазненный перспективами, описанными Франшику, купил у него бросовый участок песка по баснословной цене – деньги Франшику уже просадил…

Дойдя до города и оказавшись в порту, Франшику отчего–то переменился в лице. Он встал на верфи как вкопанный и с полчаса озирал попавшие в поле его зрения строения… Что–то знакомое было в них… Какое–то смутное воспоминание пыталось протолкнуться в его мозгу сквозь пелену привычных образов, но он не мог понять, что это за воспоминание…