Борис Громов еще в Суворовском училище, как-то незаметно и необидно для других, определил цели и ответил на самые неотступные вопросы. Он сделал карьеру, стал вице-сержантом. Звание вице-сержанта могли получить только такие ребята, которые выделялись и в учебной, и в физической подготовке. Это были настоящие лидеры.

— Он был гимнаст из самых лучших, — вспоминает Юрий Скворцов. — А в баскетболе ему вообще не было равных! Представляете, при его небольшом росте.

Он играл в стиле Алачечана, помните такого в сборной СССР пятидесятых годов? Кумир нашего поколения. Чуть больше метра семидесяти ростом. Вот и Борис такой. Остановить его было невозможно. Он заделывал такие проходы, отдавал такие пасы, что защитники только глазами хлопали. Или начинал стрелять издалека, если был в ударе, из десяти восемь клал в корзину не глядя. Я, как мог, за ним тянулся, но понимал, что тут талант особенный и догнать невозможно, надо искать свое.

В это время я начал заниматься стрельбой. Хорошо у меня стрельба пошла, и я попал даже в сборную училища.

А Борис стал осваивать прыжки с шестом. Тогда ведь шест был жесткий, он вообще не пружинил, и нужны были сила и координация гимнаста и скорость спринтера, чтобы в этом сложном техническом виде добиться успеха. Борис сумел, хотя никто его толком даже тренировать не мог.

У нас был такой ротный рекорд — Миша Бондаренко на спор шестьдесят девять раз подряд сделал подъем переворотом на перекладине! А потом стал мастером спорта по плаванию.

Боря в это время в сторонке тренировался с шестом. И по сути дела, в каждом прыжке ему приходилось делать такой подъем переворотом, да еще после разбега и на высоте четырех метров…

Запомнился эпизод, когда мы приобщились к большой политике. Идет как-то наша рота на обед, а вот тут в окружении свиты, софитов, прожекторов, телекамер шествует Михаил Андреевич Суслов!

Сразу команда: «Рота, строевым! Равнение направо!»

Он остановился, улыбается. Нервный, бледный, очень худой.

Месяц-два спустя мы с Борей пошли в кинотеатр «Центральный» на какой-то фильм. Перед началом показывали киножурнал «Нижнее Поволжье», а там М. А. Суслов посещает Саратовское суворовское училище. Я шепчу: «Смотри, Борь, вон я!» И правда, бодро так марширую, стриженый, тощий… «И я, вон, смотри!» — отвечает Борис. Тетка, сидевшая позади, заинтересовалась: «Мальчик, где ты, покажи?!»

Так мы попали в кино.

На втором этаже был наш читальный зал. Рядом административный отсек, политотдел, кабинет боевой славы училища. И везде паркет. Настоящий, старый паркет, который мы натирали до зеркального блеска. Наряд три раза в сутки работал. Вечером, утром и перед разводом. Представляете, как сияло?! Встаешь, и даже страшновато, будто на полированный лед.

В этом сортире мы курили, выставляя дозорного, чтоб не поймали. И на третьем этаже под лестницей тоже было укромное местечко для курения.

Ленинская комната. Комната построений. Тут паркет остался, но он, видите, закрашен, вида никакого. Когда он был надраен мастикой, это была красота! И никаких уродливых батарей отопления, как сейчас. Работали старинные калориферы в стенах, калориферные отверстия закрыты красивыми крышками и сияли надраенной медью.

Тут же висела доска Почета, светились физиономии лучших суворовцев, тех, кто кончал четверть на «хорошо» и «отлично». Все построения здесь, утренний осмотр, развод по классам перед занятиями, на второй завтрак, на обед, на прогулку, на вечернюю поверку.

Наш класс. Все уроки за исключением тематических проходили в этом помещении. Вот кабинет физики. Наш взвод (он же класс — 30 человек) перед каждым уроком физики выстраивался в два ряда. Из кабинета выходил преподаватель — майор Подгайный, хохол с Днепропетровщины, принимал рапорт дежурного по взводу, открывал дверь и говорил: «Заходьтэ, хлопцы»…

Тут была ротная канцелярия, тумбочка дневального и стул. Когда к нам по лестнице поднимался кто-то из офицеров, чаще всего майор Иваньшин Иван Дмитриевич, наш офицер-воспитатель, старшина Миняев, или дневальный, орали: «Рота, смирно!» — и докладывали: «Товарищ подполковник, за время моего дежурства в роте происшествий не случилось».

В этом месте был умывальник. Сюда утром, голые по пояс, заходили, умывались перед выходом на зарядку и пробежку по площади. А тут была огромная двухсветная, окна с обеих сторон, спальня. Возле двери стояли наши с Борей койки.

Как-то старшина роты Любимов по кличке «Чита» показался в освещенном проеме после отбоя и рявкнул: «Рота, подъем!» (в чем-то мы, по его мнению, провинились), его обстреляли мылом со всех коек. Старшина вынужден был ретироваться.

Видите, какие высокие окна и широкие подоконники. А под окнами по тротуару проплывали девушки. Как бы не глядя. У окон стояли суворовцы и смотрели на девушек. Не только смотрели, кое-кто умудрялся на этих смотринах делать на подоконнике стойку на руках, и тогда девушки замирали на улице и смотрели с восторгом и изумлением. Была даже большая разборка, когда один юный атлет проделал этот фокус в голом виде. Потом наше начальство долго пыталось разыскать акробата. Его, конечно, не выдали.

Из этого окна видна Соколовая гора. Сейчас там сооружены парк Победы и монумент «Журавли». Когда мы были кадетами, ничего этого не было. На гору мы бежали бегом. Представляете? Туда, на самый верх, была проложена трасса нашего кросса. Этот кросс — работенка для настоящих мужчин. И асфальтированной дороги, конечно, не существовало. Была утрамбованная тропа, по которой мы бегали.

В парке Победы на вершине горы все деревья в основном мы высаживали. И березы, и тополя. Отсюда мы спускались на лыжах, и всегда соревновались, кто быстрее, так что сами понимаете, летели сломя голову. С вершины прекрасно видно весь город и наше училище на улице Радищева, а вдали за излучиной Волги — железнодорожный мост, который в войну немцы бомбили…

В Калинин (ныне Тверь) отправились после летних каникул. Всем дали деньги на проезд и предписание — 30 августа явиться в Калининское суворовское училище.

Саратовцы, человек десять, перед отъездом собрались у Володи Дашевского, он возле вокзала жил, устроили проводы и поехали сначала в Москву, а дальше по месту назначения.

— Приехали мы в Калинин на улицу Советскую, где расположено училище, на трамвае, — вспоминает Юрий Иванович Скворцов. — Вхожу в спальню.

— Ура! Привет! Родные рожи! — очень хорошие были у нас отношения. Мы были настоящими друзьями…

Продолжали учиться. Но все было другое. Другие люди нас учили, другая атмосфера. Природа другая. Волга 150 метров шириной! Всего! Какое-то оканье, говор совсем не тот. Для меня все проходило болезненно, и Калинин мне не нравился.

Мы по-прежнему с Борисом сидели за одной партой. И койки были рядом. Борис лучше принял Калинин и успокаивал меня, как мог. С ребятами, калининцами, мы дружили. Ну, кадеты везде кадеты. А вот с офицерами не пошло. Но Борис сумел приспособиться и всех к себе расположить. Есть у него такой талант. Харизма, как теперь говорят.

Наши саратовские воспитатели были настоящими людьми и офицерами высшей пробы. Почти все они, к сожалению, умерли довольно рано, потому что они всех себя нам отдали. Сгорели, как свечка, зажженная с двух концов…