Правда, мы — сестра Валя, я и Анатолий — стараемся изо всех сил быть благодарными детьми — часто навещаем ее, помогаем чем можем. А сейчас ее взяла к себе старшая сестра Валя. В этом году маме исполнилось восемьдесят семь. Мы собрались в Новороссийске 5 марта и не

много отметили, хотя она возражала, понимая, что нынче не до именин. Но мы все же накрыли стол, поздравили ее, повспоминали. Она выпила с нами рюмочку, покушала и пошла легла. Силы уже на исходе. Она стала маленькая, худенькая. А все не сидится ей, все норовит помочь сестре. Удивляется своей немощи: «Бывало, по два, три раза ходила на огород. И не пустая, с оклунками…»

Мы на плечах переносили урожай с огорода. До приезда папы. До того, как его перевели служить из Севастополя в Новороссийск в составе водолазного отряда. Этому отряду было особое задание — разминировать Цемесскую бухту и электростанцию НОВОРЭС.

Тоже пришлось пережить: каждый день мы провожали его, как в бой — вернется ли? Мин в бухте было много, каждый день погибали люди. Отец остался жив исключительно благодаря своей выдержке и большому мастерству и хладнокровию. Хладнокровнее его не было в отряде человека. Он говорил нам, уходя — все будет нормально. И не разрешал маме плакать, когда она провожала его рано утром. Он появлялся поздно вечером. Серый от усталости и нечеловеческого нервного напряжения. Серьезный, непроницаемый и нарочито отчужденный, чтоб мы не приставали с расспросами. Он избегал нашего слезливого участия. Ужинал и ложился спать. Главное — выспаться. Восстановить силы. Потому что завтра снова «в бой».

С ним стало легче. Теперь мы перевозили урожай на подводе. Ну и плечо его было покрепче наших детских.

А урожаи на огороде год от года лучше, обильнее. Сказывались сноровка, умелый уход, наши старания. Картошка, капуста, которую мы солили в бочках, лук, чеснок; огурцы, помидоры, тоже засоленные впрок. Запасы тянулись почти до следующего урожая. Картошку, свеклу, соленья мы держали в подвале под домом. Кукурузу, рушенную и в кочанах, — на чердаке, возле дымохода, где особенно сухо и тепло. Оттуда доставали порциями, подсушивали на плите в жаровнях и мололи на каменных ручных жерновах.

Эта «мелкая» работа была нашим пацанячьим уделом. Сверху постеленной на пол ряднушки стелилась клеенка или чистый брезент, на него ставился камень и начиналась работа. По очереди. Первая — сестра, поскольку она старшая, а потому сознательнее на~ с Толиком — сорванцов, так и метивших увильнуть от работы. Потом садился я, после меня Толик. Ну, естественно, Толику поменьше порция, поскольку он еще маленький у нас.

Когда мы сели за каменные жернова в первый раз, ему было 5 лет, мне 12, сестре 17. Когда встали — ему было уже 11, мне 18, а сестре 23. За плечами у нас с сестрой голод 32–33 годов, война 41–45 годов, послевоенная разруха и адский труд по во: становлению дома и на огороде. Особенно трудно было, когда с нами не 5ыло папы. Когда весь урожай мы переносили на плечах «оклунками».

Оклунок — это мешок, заполненный наполовину или на треть, или даже на четверть — смотря для кого. (Взрослому побольше, детям поменьше). Заполненный до половины мешок перевязывается, содержимое делится (пересыпается) на две равные части. На спину чуть больше, чтоб не гнуло вперед к земле; и через плечо. Картошка, свекла, морковь, кукуруза и прочее. Словом, все твердое, что не мнется. А мнущееся — в основном помидоры, — носили в ведрах. За спину ведро, впереди ведро. На связку — что‑нибудь мягкое; тот же мешок, чтоб не так больно давило плечо. Или ведро ставится в мешок: одно назад, другое вперед; и пошел.

Но все равно — хоть так, хоть этак — спину и грудь наминало до боли. А плечи растирало до крови. Сколько было пролито горьких мальчишеских слез на этой «дороге жизни»!.. Сколько раз я плакал навзрыд на подъеме на Кирпичный перевал, вспоминал маму и проклинал эту крутую горку.

Родительский дом стоит на косогорчике на высоком, под уклон, фундаменте. Под домом просторный подвал. Наше овощехранилище, летом в нем прохладно, зимой — сравнительно тепло. Дом стоит над дорогой.

Крайний и угловой: угол Старошоссейной (Васенко) и Стахановской (Тамбовской). Саманный, крыт обычным железом, что требовало ежегодной покраски. Коридор, кухня и две небольшие комнаты. Вторая с выходом в коридор (изолированная) неотапливаемая, потому зимой нежилая.

Двор небольшой, сильно каменистый. Дедушка Григорий подводами возил землю и песок, чтобы хоть как‑то окультурить участок для огорода. Постепенно возле дома образовался небольшой сад — огород, где бабушка с дедушкой, а потом мама с папой посадили деревья и каждый год выращивали кое‑что из огородных культур. В центре сада росла развесистая, пышная абрикоса (жердела). По — над забором — несколько белых слив и груш. В углу, возле

туалета, — заросли смородины и сирени. Вдоль каменной дорожки, что вела в туалет, — всегда цветы — петушки. А после возвращения из эвакуации мама посадила еще и вьющуюся розу. Она быстро разрослась, так что пришлось соорудить для нее решетчатую стенку из жердей. Мама развернула решетку «лицом» к горам, чтобы розу было видно с Кирпичного перевала, со спуска. Розовое пятнышко. Оно нас радовало: там дом, там отдых, конец мучениям. Оно светило нам, словно огонек доброй надежды. Оно маячило вдали, пока мы шли с ношей на плечах по спуску, и на душе от этого было веселей, и плечи вроде не так болели.

Не знаю, с расчетом мама это сделала, или случайно у нее получилось, но эта роза на решетке из жердочек очень нам помогала, укрепляя дух.

Наша мама обладает удивительным талантом преодолевать трудности. В любой жизненной ситуации она знает точно, что и как нужно делать. И ее невозможно поколебать. Вот ей кажется, что это должно быть так, и она сделает именно так. И чаще всего бывает права. Иной раз кажется, что она знает все. Будто она проделала все тысячу раз своими руками и точно знает, как и что сладить наилучшим образом. Что тебе дом содержать, что тебе вести хозяйство, что тебе приготовить еду. Лучше нее никто не сварит борщ. Мы до сих пор объедаемся ее борщом. Вкуснее пирогов не состряпаешь. Чище нее белья не выстирать. Чище жилье, чем у нее, трудно себе представить…

Конечно, чтобы делать все по — своему, надо обладать характером. И надо его выдерживать. А это не всегда нравится окружающим и сопряжено подчас с большими неприятностями.

Она в совершенстве, мне кажется, владеет и огородничеством: что ни посадит — все у нее растет, как на дрожжах.

У нас был лучший огород за перевалом. Все в нем росло и плодоносило. Матерые огородники, наши соседи, жившие здесь годами, еще до войны — Рагулины и Бойко, бегали к нам любоваться нашими помидорами и капустой. «И как ты, Мария, все это делаешь?!» — поражались они нашим крупным сочным овощам. Она охотно рассказывала обычные вещи, которые почему‑то не воспринимались соседями всерьез, потому что, наверно, были слишком обычными. Она им рассказывала, как мы чистили родник, откуда потом брали воду и поливали грядки. Что после

того, как мы почистили родник, в нем стала прозрачная и вкусная вода. Этой водой мы и поливаем. Растения, мол, как и люди, любят уход и хорошую воду.

Соседи ухмылялись тайком и… не верили.

А с этим родником действительно мы помучились. В долгие годы войны здесь не было хозяина. Родник затянуло, и он почти заглох.

Мы выгребли из него с десяток, если не больше, пудов всякой грязи, ила и полуистлевшей листвы. Мы «мудохались» с ним несколько дней подряд. Бабушка Катя и мы, дети, уже начали роптать — сколько можно здесь копаться?! Мол, мы что, решили здесь угробиться? А мама — знай подбадривает нас, просит почистить еще немножко. Надо добраться до самых ключей. Мол, там таится такое сокровище, что мы «и горечка не будем знать». Мы ныли, жаловались на усталость, негодуя про себя на упорство мамы, но сами продолжали работать. И вот, вместо сокровища, лопата наткнулась на каменную твердь. Меня объял ужас в душе — неужели будем еще долбить этот камень? Но нет. Оказывается, камень — это то, что надо. Вот очистим этот камень — и все.