— Довольно, Иван Иванович! Дурно сетовать на невзгоды, когда Россия в опасности не меньшей, нежели в двенадцатом году. Да и цифры вы изволили написать, Бога не убоявшись, — Иван Фёдорович глянул строго на Шидловского, который под генеральским оком стал словно бы скромнее ростом, ещё более напоминая внешностью свой дом. — Живы будем, пишите сразу на высочайшее имя. Не смею вас задерживать.

Командующий армией выразительно кивнул адъютанту, отчего тот ухватил просителя за локоток. Затем Паскевич крепко пожал руку Строганову.

— Право, не ждал здесь вас увидеть. По жандармским делам или как?

— Именно или, Иван Фёдорович. Подал прошение Государю об освобождении меня с должности товарища Министра. Здесь я вроде волонтёра. Готов командовать бригадой, а ежели не доверите — хоть в первые ряды со штыком наперевес.

— Дивны дела твои, Господи. Офицеров ни у тебя, ни у Императора не допросишься, а генералы сами в пекло лезут. Так что и не знаю, — Паскевич глянул на возроптавших штабистов, те примолкли.

Строганов кожей почувствовал осуждение. Командование К.Г.Б. да позорный поход против армии Демидова уронили его авторитет до земли. И служба при новом Императоре не добавила престижу — армейцы не жалуют жандармских. Но слова, что готов на передовую, сказаны были неспроста, обдуманно. Здесь его не ждут развёрнутые знамёна и громкие фанфары.

— Вот что, Александр Павлович, — вымолвил, наконец, Паскевич. — Располагайтесь, осматривайтесь. Завтра к десяти прошу на военный совет. Там и решим, где больше всего не хватает командующего… с вашим опытом.

Хотя на круглом малороссийском лице его не отразилось насмешки и густые бакенбарды, спущенные на щёки до губ, не двинулись в улыбке, Строганов нутром почувствовал эту колкость. А повернувшись к двери — и спиной. Но не время возмущаться, время искупать ошибки. Турецкая война даёт возможности не только юнцам, не видавшим казаков.

— Задача, — произнёс генерал, когда закрылась дверь за бывшим обер-жандармом. — В двенадцатом году он храбро воевал, помню-помню… Но, господа, я представить не могу, как назначить его над офицерами, с таким-то послужным списком!

— Сие совершенно невозможно, — подтвердил Евгений Александрович Головин, начальник штаба. — Придумаем ему какой-нибудь невидный пост, пусть отирается поблизости. Потом станет соучастником нашей победы.

Или в числе виновных поражения. Генерал Головин это вслух не произнёс, однако же неясность ближайшей баталии здесь ни для кого не секрет. Но Евгений Александрович, давая подобный совет Паскевичу, не учёл настрой опального жандарма. В годы, минувшие после возвращения из Шушенского, Строганов постоянно слышал кривотолки: Демидов его по-родственному пощадил, Шишкова упросила Императора быстрее жениха из ссылки отпустить. А уж число невинно пострадавших дворян Владимирской губернии, недолго именовавшейся Клязьминской, было воистину значительным. Положим, зондеркоманда Дубельта не слишком Строганову подчинялась — кто теперь вспомнит об этих деталях? Несколько тише вели себя декабристы с Сенатской, успевшие попасть под тяжёлую руку К.Г.Б., ибо понимали, что не без их стараний Россия получила страшные два года Республики.

Денщик помог обустроиться Александру Павловичу в доме Шидловского, начистив сапоги и прибрав форму к утреннему совету, на котором Строганов к некоторому своему удивлению узнал великого князя Анатолия Николаевича, вспомнив невольно, что при Романовых было много великих князей. Новая династия купеческого Императора не успела обзавестись батальоном августейших родственников.

Анатолий, унаследовавший демидовскую круглость лица и пухлость щёк, удержался от дородности, столь невыгодно отличавшей его венценосного брата. Впрочем, железнодорожному Министру и председателю Государственного Совета всего лишь двадцать один год, есть много времени предаться порокам. Раннее, небывалое для прежних правителей назначение на высшие посты державы странно подействовало на великого князя. Занимаясь множеством дел и будучи самым доверенным лицом Государя, он отличался крайне замкнутым складом характера, проявляя общительность лишь с близкими. И на этом военном совете, не обладая особыми полномочиями, но имея возможность в корне изменить дело, он не издал ни звука, впитывая сказанное другими.

Генерал Головин доложил общую диспозицию.

— Располагаем сведениями, что армия Махмуда II под командованием генерала Девлет-Гирея силами до ста двадцати тысяч конными и пешими ударит по русским пограничным крепостям за Перекопом и двинется на север к Днепру и Херсону. Ежели выступить немедля, предстоит марш в пятьсот вёрст, последние полторы сотни по безводной степи. За переход силы наших войск истощатся, а развёртывание на глазах неприятеля побудит того напасть в самый дурной для нас момент. Оттого имеет выгоду иной путь — севернее, к Херсону, перегородив османо-татарскому корпусу дорогу на Днепр. Тогда безводная степь — наш союзник, ибо измотает их переходом.

Слова генерала встретил глухой ропот, однако никто не высказался. Потом высказался Паскевич.

— Сожалею, господа, гарнизоны приграничных фортов при сём манёвре обречены. Я приказал оставить по плутонгу в каждом из них лишь для видимости и отправки гонцов на случай, если турок перейдёт границу. Жертвуя двумя плутонгами, сбережём дивизии.

Понятно, даже сдавшись в плен — гарнизонные защитники приговорены. Однако ничего лучшего никто предложить не смог, оттого штабной план был принят. Удовлетворившись, Паскевич объявил, что видит залог победы в артиллерийском оружии, потому велел рассказать офицеру о бронеходах, никогда против внешнего врага не использованных.

Инженер-майор Мирон Ефимович Черепанов боком встал, показав полное отсутствие выправки и неловкость, что он, недавно ещё крепостной, чуть не на равных говорит на военном совете с генералами.

— Стало быть, пароходы, бронёй покрытые, велено бронеходами называть. По железной дороге прибыла их дюжина. Аккурат до конца недели сборку закончим, — уральский умелец развёл руками. — Тады и двигаться можем.

Командир танкового полка, на язык не в пример бойчее, поведал подробности. Главная часть железной повозки — рама с бронёй и колёсами, запряжённая в восьмёрку лошадей, движется на конной тяге, за ней куча повозок с остальными частями машины и углём. Оттого на один бронеход в полку без малого сотня людей и полста лошадей. А инфантерии, обученной действию в строю с пароходами, нет ещё, и служба в них куда как опаснее, нежели в других местах: турок главный пушечный натиск именно сюда направит.

Паскевич спросил о развёртывании новых полков инфантерии, выслушал, нахмурив брови. Собранные с бору по сосёнке, они и вправду chair a canon, причём мясо не только для пушек, но и турецко-татарской конницы. А Строганов, впитывая номера и названия частей, фамилии командиров дивизий и бригад, понял вдруг, что генеральские должности заняты и новых не предвидится. Оттого по окончании совета подошёл к командующему и попросил назначения в полк смертников, прикрывающих бронеходы.

— Не положено генерал-майору полком командовать, Александр Павлович, — удивился Паскевич.

— Увы, Иван Фёдорович, баталия под Муромом развенчала меня как командующего армией. Полк — самое подходящее. Разжалуйте меня в полковники, коли препятствие в этом.

— Не могу-с, генеральские звания Император утвердил. Хотя… — Паскевич хитро приподнял ус, сросшийся на щеке с бакенбардом. — Железячные наши воины просят сотню пехоты на экипаж, так что полка мало им. Усилю его и нарекаю отдельной бригадой, как раз вам по чину.

— Благодарю, князь.

— Как только примете сие нестроевое воинство, раздумаете благодарить. Ну да Бог вам в помощь!

Он с сомнением глянув вслед Строганову, у которого даже спина неким непостижимым образом выразила торжество, выпрямившись под небывало строевым углом. Верно ли доверять всецело охрану машин едва слепленной бригаде, которая первой поляжет под турецкой шрапнелью и сабельными ударами? Поэтому в бою за спиной бронеходного полка и строгановского заслона Паскевич решил двинуть ординарную бригаду инфантерии, солдаты которой заменят павших смертников, а удача не оставит — и в атаку перейдут.