В Ресифи мы приземлились на рассвете. Утренний ветерок раскачивал пальмы и деревья, сплошь увитые лианами цветущих орхидей. А мы обливались потом, потому что когда самолет остановился, вентиляторы уже прекратили вращаться. Выходить нам разрешили не сразу. На борт поднялся огромный негр в полицейской униформе и распылил какую-то едкую жидкость, убивающую микробов и насекомых, и мы все испытали приступы тошноты. Потом нам было позволено выйти. Я принял душ и побрился. В зале ожидания я встретил Престона Стегеса из агентства Ассошиэйтед Пресс. Ему надо было в Мадрид. У его самолета были какие-то неполадки с мотором. Стегес с одиннадцати часов сидел в Ресифи. Я предложил ему остатки моего виски.

От Ресифи до Рио нам потребовалось еще семь часов лета. Мы обильно позавтракали. На борт поднялись шесть английских фермеров и несколько чернокожих. Старая негритянка гадала всем по руке. Мне она напророчила кучу денег и блондинку, которая подарит мне троих детей.

Самолет летел вдоль русла реки. Теперь был виден густой девственный лес. За час до Рио потянулись сахарные плантации — огромные красно-коричневые пятна на темной зелени дремучего леса. Река выглядела глинистой. Ровно в двенадцать по бразильскому времени мы приземлились в международном аэропорту города, о котором говорят, что он самый красивый на свете. Я сразу отправился на почту и послал Сибилле телеграмму, что я прибыл и что люблю ее. Это было второго февраля за полдень.

В Рио я пробыл девять дней.

Я поселился, как обычно, в отеле «Мириам» на авениде Атлантика. По другую сторону авениды простирался пляж Копакабана. С ветерком в мою спальню иногда залетали прохладные брызги с Атлантического океана.

Погода стояла прекрасная, было очень жарко, но я захватил свою одежду для тропиков и не страдал от жары. Это были спокойные девять дней.

Я вводил моих коллег — трех приятных мужчин — в круг официальных бразильских властей, организовывал визиты в дипломатические представительства. Все пресс-атташе были со мной хорошо знакомы и благосклонно принимали новых сотрудников Западного Пресс-агентства. Мы арендовали помещения для корпункта на Пия-ди-Мизерикордия, 213, в недавно построенном небоскребе, который страдал тем же, что и все небоскребы в Рио: когда долго стояла жара, на верхние воды не поступала вода. Иногда воды не было вообще, и мы опустошали содержимое сифонов. После обеда мы ездили в жокей-клуб выпить чаю. Потом мои коллеги отправлялись поваляться на пляже. Я этого не делал, хотя с удовольствием искупался бы. Люди в этом городе были очень красивы, и я своим видом привлекал бы всеобщее внимание. Пока мои друзья купались, я сидел на террасе отеля «Мириам» и потягивал джин с тоником, смесь джина с хининовой водой, с ломтиком лимона и большим количеством льда.

Я показал моим коллегам все, что могло их заинтересовать: магазины, бары «Венера» и «Цирцея», рестораны «Шелтон» и «Ритц», площадку для гольфа, футбольный стадион, церковь Сердца Святой Девы и бордель на авениде президента Антонью Карлоса.

По вечерам мы всегда были куда-то приглашены.

Мы встречались со многими важными людьми. В финале нам дал аудиенцию сенатор Кариока Даркас. Сенатор был одним из самых влиятельных людей в городе и имел политические связи по всем направлениям. Он женился на богатой наследнице, крайне уродливой. У госпожи Даркас был огромный пес. В Рио было известно всем, что супруги Даркас и собака спят в разных комнатах: госпожа Даркас и пес в большой супружеской постели, сенатор Даркас поблизости один.

В последний день моего пребывания мы с тремя коллегами взяли напрокат машину и поехали на Корковаду, холм, на вершине которого стоит знаменитая статуя Христа. На полдороге расположен известный мне ресторан на открытом воздухе, куда я пригласил всех троих на обед. Это была приятная мирная трапеза под сенью деревьев, на которых расположились ручные попугаи, с интересом наблюдавшие за нами. Мы пили пиво и сахарную водку. Потом мы прогулялись по лесу.

Нам встречались многочисленные маленькие дупла, и я показал моим коллегам макубы. Макубы были данью древним верованиям, которую в Рио платили как цветные, так и белые. Я знавал многих европейцев, которые приносили свои макубы, прежде всего женщины.

Согласно этим верованиям, в древнем лесу Корковаду обитали многочисленные могущественные духи, которые при желании могли здорово навредить людям. И, чтобы их умилостивить, люди делали подношения: сигареты и сахарную водку. В дуплах мы видели маленькие, заботливо открытые бутылочки и возле них — сигареты и даже спички, чтобы духи могли прикурить. Это и называлось макуба. Мы тоже захватили пару бутылочек и теперь жертвовали их, каждый в своем дупле, невидимым обитателям леса. При этом можно было загадывать желания.

Я загадал, чтобы мы с Сибиллой никогда не расстались, чтобы и дальше любили друг друга и чтобы не случилось никакого несчастья, ни с ней, ни со мной.

Я молился богам этого древнего леса, не христианскому Богу из Вифлеема. Демонам леса Корковаду я еще мог молиться. И мне было без разницы, который из них услышит мою молитву. Меня устраивал любой демон, который смог бы сохранить нашу любовь, Сибиллы и мою.

На обратном пути был раскуплен весь рейс. Знаменитая бразильская футбольная команда летела в Цюрих. Я телеграфировал в Центральное бюро во Франкфурт, что моя миссия выполнена и что я хотел бы взять несколько дней отпуска. Они удовлетворили мою просьбу. На этот раз мы летели из Лиссабона по маршруту Мадрид — Рим — Цюрих — Дюссельдорф — Берлин. Из Рима я послал Сибилле телеграмму. Я сообщал о моем прибытии к вечеру этого дня. Это было в восемь часов утра двенадцатого февраля 1956 года.

За Альпами начался дождь. В Цюрихе было пасмурно. Между Дюссельдорфом и Берлином — дождь лил как из ведра — я переоделся и побрился в самолете.

Самолет прибывал по расписанию в шестнадцать тридцать в Берлин-Темпельхоф. После Цюриха осталось мало пассажиров.

Я страшно замерз, несмотря на то что снова был в своем зимнем пальто. Уже в самолете я принял вазантрон, чтобы предотвратить приступ диареи. Каждый раз, когда я возвращался из жарких стран в Европу, я страдал тифообразными поносами.

Может быть, это звучит неправдоподобно, но уже в тот момент, когда я вышел в Берлине из самолета, у меня было такое чувство, что что-то произошло.

Я шел через летное поле под проливным дождем, смывавшим последний снег, к зданию аэропорта. Над входом нависали в виде балкона длинные галереи для ожидающих. Тут всегда ждали прибытия друзей или родственников. И Сибилла всегда ждала здесь, когда я прилетал в Берлин. Ни разу не было, чтобы она не ждала. Сейчас я не мог ее отыскать. Стояла пара мужчин, три женщины, маленький мальчик, но Сибиллы не было. Что могло помешать ей прийти?

Во время прохождения таможенного и паспортного контроля я успокаивал себя: может быть, Сибилла просто опаздывает, может быть, она застряла в пробке? Но по-настоящему я в это не верил. Мое беспокойство росло. Я взял себя в руки и ждал. Сибиллы не было. Я получил багаж. Носильщик отнес его к такси. Я сказал шоферу, чтобы он подождал, и обошел все здание аэропорта: вестибюль, ресторан, почту. Сибиллы не было видно.

Я вошел в телефонную будку и набрал ее номер. Никто не подходил. Размеренно гудел гудок. Снова. Снова. И снова. Никто не снимал трубку. Этот звук был непереносим. Я повесил трубку и пошел к такси.

— Лассенштрассе, сто девятнадцать.

Машина поехала. Внезапно мне стало так холодно, что зубы застучали, как в приступе малярии.

— В чем дело? — удивленно обернулся шофер.

— Все в порядке.

Может быть, она не получила мою телеграмму, подумал я, или заночевала у подруги и сегодня ее не было дома.

— Пожалуйста, побыстрее!

Шофер был из тех, кто разговаривает руками:

— Все всегда спешат. А что случится — кто виноват? Если шупы[13] нам впаяют, кто будет платить штраф? Снова я. Все время быстрее, быстрее!