— Спасибо, мамочка. Но без самостоятельности никак нельзя.

— Не юродствуй. Мамочка еще пригодится! Итак, что планируешь?

— Все-таки надо в театр. Режиссер Степанов бросил фразу, что за профессиональную деятельность Федоровскую убить не могли. Тогда за что? И еще: он знал Либера.

— А что ты думаешь о причинах ее смерти? — вдруг спросила Черкасова, глядя на него в упор.

— Разве возможно сегодня сделать выводы? Но в ограбление я тоже не верю.

— Если политика?

— Довольно смелый вывод, — полушутя-полусерьезно ответил Горчаков. — Выходит, Федоровская иностранный агент? Тех же большевиков, например, как утверждал мой ночной гость?

— Наша страна кишит агентами. Богатая, процветающая, она слишком приманчива для многих хищников.

Александру сразу вспомнились слова Либера о «гениальных игроках», он не без грусти заметил:

— И обычным людям и целым государствам не дают нормально жить. Еще не родился, а за тебя уже все расписано: как себя вести в конкретной ситуации, с кем дружить, какую позицию занимать. И попробуй не подчиниться, «вильнуть» в другую сторону. В тебя — залпом из всех орудий!

— Благодари Бога, что не живешь в тоталитарном мире.

«А есть разница?»

Перед глазами Горчакова возник знакомый несуразный силуэт карлика. Подбоченившись, уродец поглядывал победно, вызывающе и опять обещал скоро прийти.

«Нет уж, лучше как здесь, чем — как там!»

— Так ты точно решил продолжать?

— Точно! И сейчас надо еще раз встретиться со Степановым, а так же с Прохоренко и Лапиным. Они, как никто, знали Федоровскую. Вдруг выясню какую-нибудь важную деталь? Не зря Корхов меня туда посылает, ох не зря.

— Действуй, но и с начальником полиции будь начеку, не откровенничай. Да, твое слово. Засунь его куда подальше. Сам Корхов с тобой сокровенным не поделится.

— Я пошел?

— Еще одно. Моего мужа сегодня не будет. Прислугу я отпустила на целый день. Так что.

— Так что? — с тихим ужасом произнес Александр.

— С часу до трех можно отобедать у меня. Постарайся, жеребец, поработай по полной программе.

Рядом как будто раздался язвительный смех Лены. Она торжествовала!

— Перенесем на завтра, дорогая. Я вымотан работой, ночным происшествием и прочим.

Черкасова окинула «жеребца» подозрительным взглядом.

Сегодня возле тетра было спокойно. У служебного входа Горчаков опять встретил охранника-гориллу. Тот глядел на посетителя сурово, уничижительно.

— Подвели вы меня, сударь. Досталось от Никиты Никодимовича.

— За что? — Александр старался быть искренним в своем удивлении.

— Я думал, вы из газеты.

— Да, из газеты. Вот удостоверение.

— Из другой газеты.

— Понятия не имею, о чем вы думали. Но представителя «Оскольских вестей» пропускают везде. И снова мне нужен Никита Никодимович. Кроме того — госпожа Прохоренко и господин Лапин. Александр ожидал злобного рычания, однако охранник лишь недовольно буркнул:

— Проходите. Только вам придется обождать. Собрание труппы.

«Отлично! Послушаю, что скажут о Зинаиде Петровне ее коллеги».

Он заглянул в большой, наполовину заполненный зал, незаметно примостился в последнем ряду и полностью сконцентрировался на происходящем. Естественно вспоминали покойную. Выступал полный мужчина, огненно-рыжий с таким красным лицом, что хоть поджигай от него. Сначала Горчаков решил, это у толстяка из-за болезни, или от волнения. Потом понял: он под крепкой мухой. Александр узнал его — известный в городе комик. Говорят, его «девичья» фамилия Чертиков. Но он ее сменил, стал Содомским. Заявляет, что из дворян, а разные завистники брешут, будто отец его был кочегаром, а мать прачкой. Содомский злился и даже давал по этому поводу опровержение в «Оскольских вестях». Отправить бы его в СССР, где человеку с дворянской биографией дорога уготована в ад! К великому счастью для Содомского жил он в иной стране.

Горчакову повезло: он попал в зал, когда траурная речь только началась. Содомский мутноватым взглядом обвел коллег, затем провел ладонью по огненному лицу и заголосил:

— Зина!.. Зиночка!..

Так продолжалось несколько раз, пока из зала не послышалось:

— Либо говори, либо прекращай истерику.

— Кто смеет прерывать артиста?! — баском прокатилось по залу. — Я прощаюсь с ней! Слышу ее ласковый голос: работай, Содомский, создавай образы-шедевры. Ты можешь! Зинульчик! Что за актрисищей ты была! Конечно, не Ермолова, не Стрепетова, не Грета Гарбо. Но для нашего тетра сойдет. то есть для нашего театра ты звездила. А театр наш — это. по правде говоря — говно собачье. И режиссер никудышный.

— Что? Как вы смеете?! — вскочил Никита Никодимович.

— Ругается! Тьфу на тебя! Кто это только придумал: в «Бесприданнице» Лариса показывает зрителям голый зад. Это тебе что. бордель во Франции?

— Это новые веяния в режиссуре, — завизжал режиссер.

— Скоро весь мир будет смотреть только секс! Секс станет культом, символом, средством заманивания зрителя в зал. Мы утрем нос Советам. Мейерхольд (известный представитель авангардного искусства. — прим. авт.) помрет от зависти.

— Понимает, — довольно захохотал Содомский. — А раз так, то следовало бы идти до конца. Лариса не только зад показывает, но и кое-что еще. И я бы посмотрел на голую Зинку. Упокой ее душу, Господи!.. Тогда бы я сказал: молодец, Никита Никодимович! Так держать!

— Начал за упокой, а кончил за здравие, — послышались голоса.

— А вот вы, други, задумывались над судьбой нашего театра?.. Сейчас водички хлебну, то в горле пересохло.

Он достал миниатюрный штофчик, отхлебнул из горлышка. Горчаков засомневался, что там вода.

— Так о чем-то бишь я?..

— О судьбе театра.

— Судьба моя, судьба — злодейка, — вдруг запел Содомский. — Я не уверен, что Ксюшка Прохоренко так же здорово сыграет Ларису. Масштаб не тот! У Зины зад был круглый, а у этой — плоский. И грудь воробьиная, не аппетитная.

— А я не собираюсь показывать ни зад, ни грудь! — с грохотом вскочила Прохоренко. — У меня есть талант.

— На одном таланте далеко не уедешь, — вздохнул Никита Никодимович. — Современному зрителю на это плевать.

— Пусть плюется! А я раздеваться все равно не стану. Давай, Содомский, снимай сам с себя штаны. Вот хохоту будет. Аншлаг обеспечен.

— Я дворянин, — напомнил Содомский.

— А дворяне штанов не снимают? — язвительно вопрошала Прохоренко.

— Дамы и господа, давайте не ссорится, — умоляюще произнес Степанов. — Мы поминаем безвременно почившую коллегу. Кто еще хочет сказать?

— Так я не закончил, — обиделся Содомский.

— Вы уже достаточно всего наговорили, господин Содомский. Дадим слово многолетнему партнеру Зинаиды Петровны Илье Сидоровичу. Прошу, господин Лапин.

Содомский было возмутился, но потом махнул рукой. На сцену поднялся Лапин, манерный, постоянно поправляющий прическу.

«Тот самый Лапин!»

Илья Сидорович деликатно кашлянул в кулачок и укоризненно заметил:

— Никита Никодимович, о каком многолетнем партнерстве говорите? Я — человек молодой. Мне впору юношу играть. В одной из газет обо мне так и написали: «Молодая поросль».

— Я — образно, — точно в порыве отчаяния крикнул Степанов.

— Зиночку жалко. Но не о ней речь. А о театре в целом, о концепции развития. — Лапин вновь коснулся волос, проверяя, все ли они приглажены и продолжил: — Искать нужно новое, я здесь согласен. Привлекать зрителя, но не женским же задом. Тьфу! Противно смотреть. А вот если бы вы, Никита Никодимович, рискнули пересмотреть многие «истины».

— Конкретно? — попросил режиссер.

— Возьмем ту же «Бесприданницу», раз о ней столько сегодня разговору. Почему бы не изменить саму идею пьесы? Сделать ее соответствующей нашему времени?

— Конкретнее? — опять потребовал Степанов.

— Пожалуйста. Лариса и Паратов становятся любовниками. Она грозит все рассказать богатой невесте Паратова и тот вынужден заплатить отступные. Параллельно Лариса разводит старика Кнурова, скупает акции компании, а потом выходит замуж за Вожеватова.