Вадик задремал было, уронив голову на грудь, но машину тряхнуло на ямке, и голова чуть прямо не отлетела – такое было пугающее чувство. Вадик уселся попрочнее и потянулся за сигаретой. Лешка вырулил на асфальт и слегка прибавил скорость. Потом, чиркнув спичкой и удерживая руль локтем, прикурил, затянулся и спросил по-свойски:

– Ну как Аделаида – не обидела?

Вадик покраснел и пожал плечами. Он хорошо знал своего старшего брата и не сомневался, что тот сейчас примется зубоскалить. Что-то теплое шевелилось у него в груди: это были воспоминания – свежие, как неостывшие пирожки. Уют, тепло, вино, курево и податливые женские стати. Какое тут может быть зубоскальство! И Вадик сказал:

– Да ладно!

Но Лешка и не думал униматься.

– Брату-то расскажи, как было! Брат, можно сказать, для тебя договорился, одел, снарядил, а ты молчишь, как неродной.

– Да ладно тебе! – застеснялся Вадик, – ну, было…

– Вот! – воскликнул Лешка. – Хорошо было-то? Хороша Аделаида?

– Ну, хороша, – неохотно признался Вадик.

– «Ой, мамочки!» говорила? – поинтересовался Лешка.

– Что?! – Вадик прямо таки подавился дымом. – Да ты что, змей?! Ты тоже, что ли?

– А что, – весело закричал Лешка, – ты, что ли, один живешь на свете!

Вадик хотел было обидеться и уйти в себя со строгим видом. Но веселье Лешкино было так заразительно, что он не выдержал, сначала прыснул, а потом и засмеялся громко. Тут Лешка тоже засмеялся – еще громче. И они принялись дружно хохотать, два брата, два солдата, а теперь еще и «молочные братья», и Вадика вдруг пронзила мысль, что никого у него нет ближе Лешки на целом свете.

Так весело и доехали до завода «Пиво-воды». Сторож открыл ворота, пропустил цистерну охотно, даже взял шутливо под козырек.

– Здорово, Глебыч! – Крикнул Лешка и подрулил к неприметному подвальному люку. Люк был закрыт двумя деревянными створками, словно опрокинутое окно – ставнями. Лешка решительно откинул створки и, спрыгнув вниз, с неожиданной для его долговязой фигуры ловкостью, крикнул Вадику:

– Залазь на бочку, открути крышку, прими шланг!

В скором времени из недр подвала появился человек среднего роста, среднего возраста и средней внешности. На нем был немятый комбинезон зеленого цвета, из-под которого выглядывал нелинялый бежевый свитер с теплым высоким воротом, на руках – новенькие рабочие рукавицы, на голове – бейсболка под цвет комбинезона. Через люк ему подали шланг, конец которого он, в свою очередь, подал Вадику, и Вадик, сунув в горловину цистерны медный наконечник, приготовился держать его так долго, как потребуется.

Потребовалось – долго. Руки затекли, но Вадик не сдавался и подмены не просил. У него вообще не было привычки сдаваться и просить подмены. Из цистерны поднимался одуряющий запах спирта.

Солнце между тем поднялось довольно высоко и припекало, не встречая сопротивления. Закрутив «барашки» на крышке горловины, Вадик спустился с бочки – совершенно пьяный. Хотелось даже не курить, а есть и спать. Когда они тронулсь в путь, Лешка вынул из бардачка «тормозок»: хлеб, сало, соленые огурчики. И скомандовал: «Закуси!» Все у него было предусмотрено, у змея!

Вадик поел и задремал в теплой зиловской кабине – да что там «задремал»! – заснул крепким сном, обмякнув на сиденье и склонив большую голову на худое Лешкино плечо.

И ему ничего не снилось.

К таможне подъехали к вечеру. Стремительные южные сумерки окутали дорогу, и шлагбаум, и дом таможни, и домик пограничников. Уличное освещение долго не включали, медлили, и жизнь возле таможни протекала при свете автомобильных фар и карманных фонариков. У шлагбаума образовалась очередь – машин пятнадцать. Некоторые проскакивали быстро – минут за десять, с иными же разбирались подолгу:

Личный паспорт, путевой лист, техпаспорт транспортного средства, накладная на груз.

Лешка сказал тихо:

– Молодой, Харитоныча позови.

Парень кивнул и растаял в темноте. Лешка выпрыгнул из кабины, помахал руками, разминаясь, покурил на вольном воздухе. Через некоторое время появился пожилой таможенник, толстый, с обвислыми усами. Лешка, держа в левой руке документы, правую молниеносно сунул в карман и извлек оттуда нечто, завернутое в целлофан. Рука его там, внизу, ткнулась в руку Харитоныча и в то же мгновение оказалась свободной от предмета, так что можно было вынуть изо рта сигарету и стряхнуть пепел.

– Добро, – сказал Харитоныч, – ехай.

Шлагбаум послушно поднялся, и бензовоз покатил дальше в ночь.

– Ну ты даешь! – восхитился Вадик, – нуты даешь, змей!

– Учись, пока старики живы! – самодовольно усмехнулся Лешка.

Хорошо было рядом с Лешкой, надежно! С Лешкой, например, был связан светлый период жизни – период видеопроката. Видеокассеты только-только появились тогда на белый свет, и появились они, конечно же, на одесском Привозе. Личных же видеомагнитофонов не было ни у кого не только в частном секторе, но и во всем городе Братство. Оснастившись, Лешка пошел в клуб, который, как и город, назывался «Братство», и взял в аренду репетиционную комнату, чтобы демонстрировать там желающим гражданам видеофильмы. Между прочим, в договоре, в графе «Цель аренды», Лешка указал: «Культурное обслуживание». Вот он и обслуживал граждан культурно, усадив их на жесткие казенные стулья, которые стаскивал изо всех буквально помещений. И был у Лешки помощник, который расставлял стулья и «обилечивал» граждан посетителей репетиционной комнаты. Он как раз из армии вернулся, и у него были корочки киномеханика. Киномехаником в этом самом клубе «Братство» он и устроился. И как славно было! Вадика абсолютно все уважали: и добропорядочные зрители кинотеатра, и шебутные зрители видеосалона. Здоровались на улице! Причем не только знакомые, но и незнакомые тоже. А город Братство не такой уж маленький был. В нем много проживало совершенно не знакомых Вадику людей. И многие из них при встрече улыбались и говорили «здрасьте».

Лешка крутил видушку и по сельским клубам. В этих случаях Вадик внизу афишки делал приписку: «Порнушка. До 16…» После цифры 16 рисовал дорожный знак «остановка запрещена»: круг с красным ободком, перечеркнутый красным же крест накрест. Народ сельский приходил на зрелище дружно. Мужики сидели, насупившись, не переговариваясь, не глядя друг на друга, – переживали молча. Молодежь порой выкрикивала остроты по поводу происходящих на экране непристойностей, как бы показывая, что ей все нипочем, и на нее даже не цыкали. Комсомольские работники и милиционеры проходили бесплатно. Партийные же секретари и председатели колхозов зрелище игнорировали. И когда менее ответственные товарищи пересказывали им увиденное, отпускали резко отрицательные реплики, но дослушивали все до конца. Кстати сказать, льготы работникам милиции сослужили свою службу. Сережа Григорян, старший сержант милиции, отозвал однажды Лешку в сторону и, раскуривая сигарету, сказал:

– Как другу, слушай, делаю намек. Тебя накрыть хотят за порнушку. Свет вырубят на подстанции и прилетят.

– Спасибо, друг! – Лешка пожал сержантскую руку, благодарно заглядывая в глаза.

– За что спасибо, слушай: – удивился Сережа Григорян. – Я ничего не говорил!

И укатил на служебном мотоцикле «ИЖ-750».

Капитан осветил его фонариком.

– Стой здесь, никуда не уходи, – строго приказал он. – Сейчас свет дадут – посмотрим, что за кино ты кажешь, Борисенко!

– Да куда ж я уйду, – широко улыбнулся Лешка и развел длинными руками: дескать, вот он я, весь перед вами, кушайте меня с маслом.

Толстый человек Блинов ушел между тем звонить по телефону, и свет в клубе и близлежащих хатах действительно скоро появился.

– Ну, включай! – распорядился капитан, не скрывая предвкушения скорой победы над тлетворной буржуазной порнографией.

– Есть включать! – по-военному отозвался Лешка и нажал на клавишу.

Надо сказать, что никакой такой особенной порнографии на экране не возникло. А возник большой приморский валун, а на валуне очаровательная девушка в летней маечке, поющая знакомую до слез песню: