По характеру Серко был трудолюбив и весел. Серый, неказистый, с мощно развитой грудью, он веселился от работы и, казалось, не знал усталости. Пахать, правда, ему не приходилось – не та все-таки на дворе стояла эпоха, но возить случалось помногу, и его это ничуть не удручало. На выпасе любил побегать, отвлекаясь от основного занятия, а будучи стреноженным, смешно прыгал, изображая что-то вроде комического галопа. Например, когда приходил за ним хозяин и тихонько подзывал, протягивая щедро посыпанный солью хлеб, Серко приближался к нему именно такими смешными скачками…

Вадик, когда размышлял изредка о себе, всегда удивлялся, до чего же они с Серко похожи: оба оптимисты, подвижные, трудолюбивые, без затей. Вообще-то Вадик давно заметил, что любой человек похож на какое-нибудь животное: он, допустим, – на коня, Лешка – на гуся (гуси тоже были в хозяйстве), Аделаида… Вадику не хотелось обижать в своих мыслях Аделаиду, но перед самим собой лукавить не приходилось. Аделаида была похожа на корову. Произнеся мысленно это сравнение, Вадик мысленно же добавлял: «…на корову в хорошем смысле слова». Нечто теплое, парное, с огромными печальными глазами…

А Манька была похожа на козу. На козу? Нет, на козочку, пока еще на козочку – радостное и нахальное существо. Тем более что любую козу в округе звали Маней: «Маня-Маня-Маня!»

Манька явилась во двор Борисенко с двумя сообщениями: во-первых, она сдала математику на пять. Во-вторых, толстый человек, младший сержант милиции Вова Блинов купил машину «Жигули ВАЗ-2106», проще говоря – «шестерку». Это последнее сообщение было развернутым. «Шестерка» – скорей старая, чем новая. К тому же – битая. У нее выбита фара, смято крыло и не открывается водительская дверь. А главное – не заводится двигатель.

– А в остальном, – заявила Манька, поблескивая глазами, – машина неплохая, руль работает. И Вова спрашивает, возьмется ли Лешка починить транспортное средство.

Вадик смотрел на Маньку, и его переполняли смешанные чувства: ему казалось, что с каждым сданным экзаменом Манька становилась взрослей и привлекательней. И как-то неловко было оттого, что Манька приходилась дочерью не кому-нибудь, а Аделаиде. Аделаида при случайных встречах приветливо улыбалась и намекала на перегоревшие пробки, но Вадик намеков как бы и не понимал, отделывался общими шутками, на его собственный взгляд, остроумными. Но было ему немного все-таки совестно перед Аделаидой, и продолжалось это до одного случая. А случай был вот какой. В быстро сгущающихся сумерках недалеко от дома Аделаиды Вадик встретил однажды не кого-нибудь, а толстого человека, младшего сержанта Блинова. Он был в штатском, двигался целеустремленно, оттопырив нижнюю губу и неся в руке измятый букет васильков. Вадик окликнул его и простодушно спросил: «Куда?»

– Так, в одно место, – уклончиво ответил толстый человек, идущий прямиком к дому Аделаиды. Тут уж Вадик кое-что смекнул и вздохнул облегченно.

Насмотревшись на Маньку, Вадик взглянул на Лешку и увидел, что Лешка приосанился, оживился и разулыбался, блестя фиксой. И Вадик подумал, что Лешка радуется подвернувшейся солидной халтуре. Вадик тоже обрадовался, потому что кто же у Лешки будет подручным? – Вадик. И кое-какая копеечка ему тоже достанется.

– Пошли, – сказала Манька, – притараним тачку. Тут недалеко.

Через некоторое время на дороге, изредка напоминавшей о том, что когда-то она была асфальтированной, появился битый автомобиль. Он медленно, но верно двигался вперед. Перед автомобилем с буксировочной лямкой, перекинутой через плечо, двигался его хозяин – толстый человек Вова Блинов. Он тащил свою собственность, подавшись вперед, наподобие бурлака со всемирно известной картины. Его необъятное туловище обтягивала шикарная майка фирмы «Адидас», с глубокими вырезами и белой пижонской каймой. Плоть в вырезах кипела потом. Трусы той же фирмы съехали под живот и не придавали фигуре изящества. Сзади машину толкали братья Борисенко. Рулила же Манька, очень довольная своим положением. Как-никак, она сидела на мягком сиденье, а трое мужиков катили ее, как какую-нибудь принцессу. Такая у нее получилась премия за пятерку по математике.

– Но, милай! – раздалось сзади, и мимо процессии прогромыхала телега, груженная мешками с семенной картошкой. Отец Борисенко сидел посреди телеги, свесив ноги в кирзовых сапогах и облокотившись на мешок, как на подлокотник кресла. Он озорно помахал рукой, а Серко радостно заржал, поднял хвост и лупанул круглыми рыхлыми яблоками, как из гранатомета.

– Во дает! – Не без досады заметил Вова Блинов.

– Не тужи! – откликнулся Лешка. – Сделаем твою тачку – будет резвее любого коня!

Сколько Вадик работал у Лешки на подхвате, столько удивлялся Лешкиному уму. Лешка, во-первых, знал досконально, где и что расположено, как и к чему крепится, какие болты-гайки, и, во-вторых, ясно понимал, что и как работает. Что от чего зависит.

– Профессор! – восхищался Вадик.

– Да, что касается «классики», я – вроде профессора, – скромно соглашался Лешка. Под «классикой» подразумевались модификации «Жигулей» – с первой по седьмую.

Работали братья с азартом, не считаясь со временем. Только спали ночью. Все остальное время работали: разбирали, растачивали, рихтовали, красили, прочищали, ставили новые ремкомплекты. Дело спорилось и потому веселило. Особенно Вадика. И когда Вадик изредка выходил покурить вечерком на улицу, он держался солидно, как мастеровой человек при деле, и на редкие вопросы редких прохожих отвечал степенно и задумчиво.

Как-то после очередного Лешкиного технического подвига, связанного с оживлением мертвого карбюратора, Вадик сказал:

– Леш, у тебя же золотые руки!

– Вроде того, – не стал отпираться Лешка.

– Ну и открыл бы автосервис поближе к центру, на кой тебе эта контрабанда?!

– Нет, – сказал Лешка, вытирая руки ветошью, смоченной соляркой. – Скучно.

– Скучно? – удивился Вадик. – Ведь ты же можешь.

– Могу, – согласился Лешка, – но скучно. Да и денег мало.

– Мало? – удивился Вадик. – За одну машину вон…

– Это не деньги, – перебил его Лешка.

Вечерело. Быстро завязывалась темнота. Они сидели во дворе на скамеечке, попыхивая сигаретами. Вдруг Лешка приобнял Вадика, как бывало в детстве, развернул его к себе и сказал уверенно:

– Это не деньги. Настоящих денег никакая практическая работа не даст. Настоящие деньги даст только бизнес.

– Какой бизнес? – поинтересовался Вадик.

– Любой, – отозвался Лешка, – если только его обмозговать. – Лешка бросил окурок в ведро с водой и подытожил:

– В Москву надо перебираться мне, Вадик. Закисну я здесь.

– А я? – испугался Вадик.

– Не все сразу, – задумчиво произнес Лешка. – Не все сразу.

Глядя на толстого человека Вову Блинова, трудно было угадать в нем страстную натуру. На самом же деле Вова был человеком страстным. Однако не следует думать, что это относилось сплошь к области любовной. Впрочем, в грешных делах Вова тоже не знал удержу. Если он на кого «западал», как говорили в частном секторе, так уж не успокаивался, покуда своего не добивался. Жена его Инна знала: если Вова молчит все время, оттопырив нижнюю губу, значит, все, «запал», и в круглой коротко стриженной голове его ворочается одна-единственная мысль: о конкретной супружеской измене. И ее женской хитрости не хватало, чтобы выдавить из Вовы эту вредную мысль и заменить ее другой, полезной. С не меньшей страстностью Вова «вываривал» в своем стриженом котелке и редкие, но глобальные идеи, касающиеся не любовных, а деловых сторон жизни. Так, однажды он промолчал весь выходной, ходил, оттопырив губу, по комнате, не отвечая ни на какие вопросы. Но в глазах его не было блуда, и Инна поняла, что на сей раз дело не в бабах.

– Я хочу иметь деньги, – изрек он к вечеру.

– Не бабы, так бабки, – усмехнулась Инна, средняя женщина, средних размеров, со средним, в меру уступчивым характером.

Толстый человек Вова Блинов не любил жаргона. Зачем, думал он, употреблять какие-то дополнительные слова, когда есть основные, простые и понятные.