Когда Хрущева спрашивали, выступал ли он на съезде с секретным докладом, тот уклонялся от ответа. На обеде в резиденции премьера на Даунинг-стрит Хрущев встретился с Уинстоном Черчиллем, уже отошедшим от дел. Старому политику было любопытно, кто же сменил Сталина на посту лидера Советского Союза. Хрущев был, как всегда, разговорчив, Черчилль же предпочитал слушать. Зашел разговор и о преступлениях Сталина. По мнению Хрущева, процесс развенчания культа личности Сталина — дело сложное и чрезвычайно болезненное. Тут спешить нельзя, надо действовать постепенно, поэтапно. Черчилль с сомнением покачал головой:

— Господин Хрущев, именно в силу той болезненности, о которой вы говорите, мне кажется, вопрос надо решать одним ударом и до конца. Затяжки могут привести к серьезным последствиям. Это как преодоление пропасти. Ее можно перепрыгнуть, если достанет сил, но никому не удавалось сделать это в два приема.

Вряд ли подобное мнение Черчилля тогда понравилось Хрущеву, однако, как известно, он не раз потом использовал в своих многочисленных речах эту метафору: «Нельзя перепрыгнуть пропасть в два приема!» А. Авторханов так характеризовал Хрущева 50-х годов: «Хрущев — психологически чрезвычайно сложный тип при кажущейся внешней простоте. Нужна была смерть Сталина, чтобы он развернулся во всем своем противоречивом многообразии. Его потенциальные возможности, сдерживавшиеся железными тисками сталинизма и своенравной волей диктатора, сказываются только теперь. Хрущев — единственный человек даже в «коллективном руководстве», который приобрел внутреннюю свободу мысли и действия. При этом он нанес чувствительный удар золотому правилу сталинской дипломатии — «не говори, что думаешь, и не думай, что говоришь». Фарисейским формулам Вышинского и стандартной жвачке Молотова в международной дипломатии Кремля он противопоставил до наготы обнаженный стиль практического циника — «мы, конечно, враги друг другу, но давайте торговать — торговать в политике, торговать в экономике, торговать даже в совести». И послесталинская дипломатия сразу вышла из тупика: Корея, Индокитай, Югославия, Австрия, Женева, Индия, Бирма, Афганистан, Египет, Федеративная Республика Германия — это только первый этап многообещающей «торговли» Хрущева».

XX съезд партии навсегда вошел в российскую историю благодаря докладу Хрущева о культе личности Сталина на закрытом заседании 25 февраля 1956 года. До сих пор спорят, чем руководствовался Хрущев, настаивая на том, чтобы сказать правду о злодеяниях уже покойного диктатора, каковы были последствия этого выступления. Одни считают, что именно с этого хрущевского доклада стала размываться, исчезать вера — в мудрость партии, в величие социализма, в светлое будущее «великого советского народа». А Хрущев пошел на этот шаг, руководствуясь исключительно своими властными амбициями.

По мнению других, это был акт гражданского мужества Хрущева. Понимая, что правда о сталинских беззакониях ляжет тяжким грузом и на него, Хрущев, тем не менее, сумел переступить через личные чувства.

Прежде всего напрашивается вывод: под десятилетия «самоедской» экономической политики, тоталитаризма и репрессий было как бы подведено теоретическое обоснование в виде ссылки на культ личности. Тогдашние вожди во главе с Хрущевым видели в этом выход из сложившегося положения. Но сама кампания критики культа личности развивалась в официально очерченных рамках. Позднее примерно то же самое, но на иной социокультурной почве, будет происходить в Китае при Дэн Сяопине.

Первоначально вся вина за миллионы жертв беззакония возлагалась на Берию. Любопытны в этой связи следующие рассуждения Хрущева:

«Мы создали в 1953 году, грубо говоря, версию о роли Берии, что, дескать, Берия полностью отвечает за злоупотребления, которые совершались при Сталине. Это тоже было результатом шока. Мы тогда, никак еще не могли освободиться от идеи, что Сталин друг каждого, отец народа, гений и прочее. Невозможно было сразу представить себе, что Сталин — убийца и изверг. Поэтому после процесса над Берией мы находились в плену этой версии, нами же созданной в интересах реабилитации Сталина: не бог виноват, а угодники, которые плохо докладывали богу, а потом бог насылал град, гром и другие бедствия».

А если бы Берия остался в составе «ареопага»? Нашли бы другого «стрелочника»? Кого? Кагановича, Молотова, Маленкова, того же Хрущева? Как бы то ни было, вырисовывается довольно любопытный веер альтернатив…

По мере того как верхушка партийной элиты все больше узнавала о сталинских беззакониях, все чаще вопросы культа становились предметом обсуждения на заседаниях Президиума ЦК партии. Но от остальной партийной элиты все это держалось в секрете. И тем не менее, люди ощущали нарастающие перемены в отношении Сталина. На страницах печати исчезли упоминания о нем, его перестали цитировать. Для многих все это было совершенно непонятно. Поэтому подобный переход от «феномена Берии» к «феномену Сталина» сопровождался нарастающим непониманием между народом и властью. Контраст между недавним восхвалением Сталина и нынешним его замалчиванием думающими людьми воспринимался как аморальный. «Когда имя Сталина исчезло со страниц газет, — вспоминает известный публицист и критик Игорь Дедков, — а потом очень быстро появилась формулировка «культ личности», то этим было как-то задето нравственное чувство, чувство справедливости. Как же так? То он заполнял собой все газеты, все на него молились. И кто в первую очередь молился? Все эти «начальники», руководители страны. Почему вы раньше кричали «ура!», а теперь молчите? В общем, это было сделано как-то безнравственно. Не по-человечески».

Постепенно на волне оттепели и либерализации общественной жизни пробивала себе широкую дорогу правда о преступлениях Сталина. Все острее назревала необходимость назвать прямого виновника беззаконий. Хрущев в своих воспоминаниях говорит: «Эти вопросы созрели и их нужно было поднять. Если бы я их не поднял, их подняли бы другие, и это было бы гибелью для руководства, которое не прислушалось к велению времени».

Не в этих ли словах глубинные мотивы этого шага Хрущева?! Сохранить власть, сохранить систему — вот что прежде всего его беспокоило и подталкивало к решительным действиям. Ну, а уж энергии, воли и напора ему было не занимать.

И тем не менее, остается все-таки непонятным, почему именно Хрущев проявлял такую активности в стремлении разоблачить сталинские преступления? Ф. Бурлацкий объясняет это тем, что Хрущев, несмотря на все испытания времени, не растратил свой первозданный генетический гуманизм. В его душе скапливались боль, раскаяние, чувство вины за все, что тогда происходило.

По свидетельству Шепилова, на одном из заседаний Президиума ЦК партии Хрущев заявил:

«Я, Хрущев, ты, Клим, ты, Лазарь, ты, Вячеслав Михайлович, — мы все должны принести всенародное покаяние за 37-й год».

Все это так! Но есть еще одно немаловажное обстоятельство. Хрущев начинает свой натиск на Сталина в конце 1955 года. Он очень активен, он убеждает других членов Президиума ЦК, что «партия не поймет», если мы не скажем всю правду о преступлениях Сталина. Видимо, во второй половине 1955 года произошло что-то, окончательно развязавшее Хрущеву руки. Возможно, Хрущев к этому времени перестал опасаться, что станет известна его причастность к преступлениям Сталина.

Российский историк Д. Волкогонов в телевизионной передаче в августе 1995 года сообщил, что Хрущеву удалось уничтожить все документы, свидетельствующие о его причастности к террору. Волкогонов обнаружил в архиве материалы комиссии во главе с Хрущевым, подписавшей акт об уничтожении более десятка бумажных мешков с документами из архива Берии. На тот факт, что Хрущев уничтожал через Серова компрометирующие его документы, неоднократно ссылается и генерал Судоплатов в своих мемуарах.