В начале шестидесятых стали нарастать сложности в экономическом развитии страны. Пятидесятые годы оказались весьма успешными для общественного производства. Средние темпы экономического роста тогда составляли 6,6 %. Созданная в двадцатые-тридцатые годы система государственной экономики пока еще обладала немалым потенциалом. Даже рассуждая о «революционной перестройке» и проводя ее постоянные реорганизации, Хрущев не затрагивал основы системы — государственную собственность и плановую экономику.

Провальным в аграрном производстве оказался 1960 год. Сократился урожай зерна и других сельскохозяйственных культур, уменьшилось производство мяса. Лозунг «Догнать и перегнать Америку» постарались благоразумно забыть. В 1961 году впервые Советский Союз стал закупать зерно за границей. Обеспокоенный Хрущев в октябре 1960 года направляет в Президиум ЦК записку, где пишет, что «если не принять необходимые меры, то мы можем скатиться к положению, которое у нас было к 1953 году».

Осенью 1961 года Хрущев предпринял большую поездку по стране, пытаясь наладить на месте управление сельским хозяйством. Он призывал: «Организуйте дело так, чтобы колхозы и совхозы, имеющие низкие показатели, быстро поднялись, пошли вперед!» Выполнять это призваны были партаппаратчики. Однако А. Стреляный вспоминает, что обкомовцы и райкомовцы вели себя в колхозах и совхозах как чужестранцы, которым приказано было оставить после себя выжженную землю: «Хватали и гнали на бойни все, что могло передвигаться на четырех ногах: стельных коров и супоросных свиней, телят и поросят, которым бы еще расти и расти… Ожили времена феодального разбоя: одна область промышляла на территории другой».

Чтобы как-то объяснить растущую нехватку самого необходимого, власти обрушились на «спекулянтов». С 1961 года обвиненные в экономических преступлениях стали приговариваться к высшей мере. Однако все усилия были тщетны. «Государственный корабль, — пишет Игорь Бунич, — чьи топки перестали получать в виде топлива новые миллионы жертв, хотя еще идет по инерции, но уже грозит вот-вот остановиться. Лишенные даровой рабочей силы, грозили остановиться шахты и рудники. Получив, наконец, паспорта, разбегались из деревень колхозники, переполняя города и ставя сельское хозяйство страны на грань катастрофы. Все ждали каких-то решительных действий, но получили незабываемую по своему цинизму знаменитую хрущевскую программу партии, которая открывалась словами: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!», который обещали полностью построить к 1980 году».

1 июля 1960 года в целях установления разумного соотношения между закупочными и розничными ценами на продукцию животноводства были повышены цены на мясо на 30 %, на масло — на 25 %. Подавалось это как временная мера. Однако в стране значительно возросло недовольство, а в Новочеркасске произошел настоящий бунт. При подавлении беспорядков были убиты двадцать три человека и тридцать ранено. Впоследствии семь человек за участие в новочеркасских событиях были расстреляны.

Хрущев метался, пытаясь как-то удержать наметившийся спад производства. Весной 1962 года он начал перестройку административно-хозяйственного управления в сельских районах. Однако, не закончив ее, взялся за коренную реорганизацию партийного руководства по производственному принципу. Областные и районные комитеты партии были разделены на промышленные и сельские, что лишь привело к резкому увеличению численности функционеров. Затем, с осени 1962 года, началось укрупнение совнархозов. Но все эти попытки административно-силового решения экономических проблем окончились крахом.

Молотов в беседе с Ф. Чуевым в 1973 году говорил:

— Роль Хрущева очень плохая. Он дал волю тем настроениям, которыми Он живет… Он бы сам не мог этого сделать, если бы не было людей. Никакой особой теории он не создал, в отличие от Троцкого, но он дал возможность вырваться наружу такому зверю, который сейчас, конечно, наносит большой вред обществу.

— Но этого зверя называют демократией, — уточняет Чуев.

— Называют гуманизмом, — говорит Молотов. — А на деле — мещанство.

Молотов здесь во многом прав. Именно тогда, при Хрущеве, проснулись надежды на либерализацию, начали оформляться элементы политической культуры реформаторства. Но именно отсюда, с эпохи Хрущева, отпустившего «идеологические гайки», берут свое начало антисоциальные тенденции: расцветают ложь, воровство, коррупция, приписки. Хрущев как-то заметил, что только психически ненормальный человек может быть недоволен жизнью в советском обществе. Увы, недовольных было гораздо больше. Государство не замечало рядового человека. Человек всячески стремился уйти от контроля государства. Страх исчезал, а моральные регуляторы всегда были слабыми. К тому же росли потребности, а государство не способно было их удовлетворить.

При Хрущеве многое изменилось, но сущность системы не была затронута — те же отношения власти и собственности, та же иерархия господства и подчинения. Разрушив культ личности Сталина, Хрущев не ликвидировал систему однопартийной, во многом полицейской власти. Да это ему и в голову не могло прийти. Именно поэтому вернулся тот же культ, на сей раз уже самого Хрущева. Как и всякий, наверное, российский реформатор, он, разбудив процессы, не способен был удержать их под контролем. Избавляя страну от страха, он не учитывал, что именно страх всегда был символом и средством власти в Российском государстве, в той самой стране, которую «умом не поймешь и аршином общим не измеришь».

Недаром Г. Воронов, в свое время один из ближайших к Хрущеву людей, считает, что именно окружение Первого в немалой степени предопределило многие провалы тех лет:

«Я бы выделил три парадокса, которыми отличен тот период. Первый: люди, подводившие Хрущева к самым непопулярным решениям, голосовавшие за них, в итоге оставались в тени, в то время как общественная антипатия доставалась в полной мере Хрущеву — лидеру. Второй парадокс в том, что, утверждая новаторский дух, Хрущев все чаще опирался не на тех, кто с ним спорил, а на тех, кто ему поддакивал. Третий же парадокс — именно они — эти люди, впоследствии наиболее беспощадно обвиняли его в ошибках, волюнтаризме».

Так неуклонно шла к своему завершению беспрецедентная партийная карьера Никиты Сергеевича Хрущева, и ничто уже не могло предотвратить его падение.

Заговоры против правителей — это всегда самые драматические, а нередко и кровавые страницы истории. Это всегда, несмотря на множество исторических свидетельств, самые загадочные страницы истории. А потому — и весьма дискуссионные. Вот и по поводу смещения Хрущева нет полной ясности.

Был ли заговор или все осуществилось в русле «партийной демократии»?

Кто был инициатором кампании за смещение Хрущева?

Почему Хрущев, узнав о происках против него, практически ничего не предпринял?

Наконец, почему он так легко сдался на милость победителям?

Неопределенные слухи о растущем недовольстве политикой Хрущева стали распространяться в высших эшелонах власти уже в конце 1963 года. Видимо, тогда же у некоторых из «вождей» стали появляться и мысли о возможном отстранении Хрущева. Тем более, что обиженных им было немало!

Есть много свидетельств, что в 1962–1963 годах самыми близкими к Хрущеву людьми являлись Брежнев, Подгорный, Козлов и Шелепин. Однако Козлов вскоре тяжело заболел. Брежнев становится вторым секретарем ЦК и в случае отсутствия Хрущева начинает вести заседания Президиума и Секретариата ЦК КПСС. В свою очередь, к Брежневу были близки Подгорный и Суслов. В этом ближайшем окружении Хрущева и начал постепенно вызревать замысел заговора.

Все эти люди отражали интересы номенклатуры, недовольной постоянным перетряхиванием кадров Хрущевым, покушением на привилегии. Ф. Бурлацкий полагает, что последний удар был нанесен решением Хрущева разделить партийные комитеты на промышленные и сельские. Никто этого новшества не понимал и не желал принимать. Как можно делить орган власти и противопоставлять одну часть аппарата другой? То ли Хрущев задумал нанести удар по функционерам, то ли вообще размышлял о возможности создания двух партий. Аппарат постепенно приходил к выводу, что лидер-реформатор — это смертельная для него опасность.