На первый взгляд, первый год управления американской внешней политикой для Кеннеди нельзя назвать успешным. Бей-оф-Пигз стало бедствием, и другие его инициативы также не были триумфальны. Самое большее, на что он мог претендовать, это поддержание мира и западного альянса, когда он од-повременно дал ход новой оборонной программе, которая очень укрепила Соединенные Штаты. Это было не совсем тем, что он обещал в своем инаугурационном обращении. Но за этим стояло многое. Кеннеди изучил правила сложной игры, в которой он теперь принимал участие, и набирался силы на будущее. Хрущев мог считать его зеленым юнцом, ко тем, кто недооценивая Джона Ф. Кеннеди в прошлом, пришлось платить в будущем. Кроме того, постоянные кризисы усилили влияние Кеннеди на американское общественное мнение. Американцы могли или не могли быть в большей безопасности в январе 1962 года, чем в январе 1961-го, но они чувствовали, что находятся в хороших руках. Кеннеди убедил их и большинство стран в мире, что, пока Советский Союз не обошел его тактически или в военном отношении, он искренне будет стремиться к переговорам, к тому, чтобы мирными средствами разумно разрешать спорные вопросы. Это личное влияние постоянно возрастаю в течение последующих двух лет и стало ценным качеством, с чем Хрущев не мог сравниться или чему противостоять. Вряд ли Кеннеди достиг бы этого так быстро, если бы ему не пришлось извлечь столько уроков в 1961 году.

Внешняя политика была самой тяжелой ответственностью, возложенной конституцией США на плечи президента, но ни в коем случае не единственной, и время от времени становилась основным вопросом для американских политиков и американского народа, даже во время «холодной войны». Согласно конституции, президент был наделен исключительной властью в правительстве; с меньшей степенью возвеличивания, но большей точностью его можно также назвать домохозяйкой всей нации. Прежде всего его обязанностью было удостовериться, что все идет хорошо; он дает клятву «беречь, охранять и защищать» конституцию. Законотворчество предположительно закреплено за конгрессом, но практическая необходимость стерла эти различия. В наше время не только президент обязательно создает свою законодательную программу, но также и конгресс вовлечен в дела исполнительной власти правительства. О президенте можно широко судить по законам, которые он проводит в конгресс или которые ему не удается провести через конгресс или вето; сенаторы и конгрессмены проигрывают или побеждают на выборах отчасти в зависимости от того, какие отношения у них сложились с президентом. Главной задачей национального «ведения хозяйства» является (и являлось), конечно, разделение ответственности между всеми. Никто не мог стать успешным президентом, если не относился к этому серьезно и не был готов этому посвятить по меньшей мере половину своего времени, а зачастую и больше.

Это было реальностью, с которой столкнулся Кеннеди, и он знал это. Он принял вызов; ему понравилась идея стать «главным законодателем» (по выражению Гарри Трумэна) и ощутить в действии власть, которой у него не было в Капитолии. Но едва ли ему были нужны предостережения Ричарда Нойштадта о том, что его власть сильно ограничена[127]; он начал размышлять об этом факте с того момента, когда написал свои первые серьезные тезисы. Он очень хорошо знал, что ни один из демократических принципов не укоренился так глубоко в сознании американского народа, как принцип разделения властей. Как по вертикали — разделение на законодательную, исполнительную и судебную функции — так и по горизонтали — существование федерального, на уровне штата и местного управления — все вместе это образует политическую структуру и, возможно, само по себе достаточно, чтобы объяснить огромное число адвокатов, которое стало ныне заметной чертой американского общества. И этого наверняка достаточно для объяснения, почему жизнь президента — это постоянная борьба с обстоятельствами, чтобы что-то сделать: но ему также приходится бороться с другой неизбежностью, которую можно назвать третьим разделением властей.

Если бы корпорации, средства массовой информации, церкви, профсоюзы, лобби и так далее не были бы институтами в том смысле, как их понимал Монтескье, то они бы работали как постоянная система блокирующей друг друга элиты, которой были бы подотчетны все политики, прежде всего президент: их влияние подтверждено многочисленными полуофициальными объединениями, в которых участвуют и они, и официальные лица. Поэтому такой президент, как Кеннеди, с его большой и бросающей вызов программой, нацеленной на реализацию, оказался лицом к лицу с системой, которая изначально была предназначена как раз для того, чтобы препятствовать любому смелому шагу и с самого момента своего создания развила высокоэффективную систему дублирования.

Препятствия были очень великими и, хотя они могли немного меняться в деталях от поколения к поколению, по сути своей оставались неизменны. Для их преодоления президент полагал заручиться поддержкой одной-двух крупных политических партий, но в реальности партии образовали еще один слой обструкции, поэтому силы, которые поддерживали республиканцев и демократов, часто освобождали своих лидеров на уровне государства и конгресса от любой сколько-нибудь существенной необходимости сотрудничать с номинальными руководителями их партий. Это верно прежде всего в отношении проигравших кандидатов в президенты: для них партийное руководство становится чисто номинальным в тот момент, когда подсчет голосов закончен. Президент находится в очень прочной позиции, но лояльность и дисциплина требуют, чтобы он это заработал и продолжал заслуживать. И избирателям, и их президенту, и партийным политикам нетрудно увидеть, где бездействует высшая власть, и поступать соответственно.

Эти необходимости только определяют проблему, но не утверждают, что она неразрешима. Просмотрев деятельность трех своих предшественников, Кеннеди счел, что у него нет особой причины разочаровываться. Рузвельт, Трумэн и Эйзенхауэр переживали каждое серьезное поражение вместе с конгрессом, или с народом, или с группами людей, но у каждого на счету было также несколько заметных побед, которые изменили направление американской истории. Со дня его избрания и далее настал черед Кеннеди разрабатывать стратегию и тактику, которая помогла бы ему действовать так же хорошо, а по возможности и лучше: стратегия, которая привела бы к переизбранию его и других демократов в 1964 году. Он понимал, что на этой дороге много камней.

На первом из них он споткнулся сразу же после инаугурации, и это бросило его в гущу сражения, которое, если бы он его проиграл, стало бы катастрофой для внутренней политики, эквивалентной Бей-оф-Пигз, и происходило, как и то дело, из-за неопытности новой администрации. Сторонники Кеннеди в Палате Представителей почти проиграли голосование по расширению Комитета по урегулированию.

После выборов 1960 года демократы все еще контролировали обе Палаты конгресса, но потеряли двадцать мест в Палате Представителей. Это могло не иметь значения, если бы партия была едина в вопросах политики, но это был далеко не тот случай. Хотя «упорный Юг» начал уступать под нажимом революции гражданских прав, почти все сенаторы и конгрессмены из южных штатов являлись демократами все еще номинально, и многие из них не только твердо поддерживали власть белых, но были чрезвычайно консервативны в целом. Благодаря системе старшинства джентльмены с Юга возглавляли большинство важнейших комитетов при конгрессе, от комитета по международным связям в Сенате до постоянной бюджетной комиссии Палаты Представителей, и таким образом имели прекрасную возможность влиять на прохождение предложений президента и определять, что могло, а что не могло пройти через конгресс. Но важнее было то, что эти реакционно настроенные демократы работали в неофициальной коалиции с республиканцами с 1938 года, когда они отошли от Франклина Рузвельта, оставив его одного. Их преобладание объясняло, почему конгресс пропустил сравнительно мало либеральных. предложений по законодательству за двадцать лет до 1960 года.