— Кевин, ты чего такой скучный? Поиграй со мной! Я кролик, а ты — хомяк! — задорно пропищал малыш.

Неожиданно откуда-то послышался странный скрип, и Кевин ощутил, как нити мерзкого страха плотно опутали всё его существо, перекрывая даже ненависть, что буквально запылала в его душе при виде брата.

— Ну поиграй со мной… — этот голос уже зазвучал в его голове.

— Отвяжись от меня, тварь! Ты не сможешь меня достать, сколько ни пытайся. Лучше уходи, если не хочешь неприятностей, — с трудом проговорил Кевин, не скрывая ненависти.

— Э-э-э… Ты чего? Неужели решил взбунтоваться? — сзади послышался удивлённый голос отца, впервые услышавшего от сына подобную дерзость.

Резко обернувшись, Кевин одарил отца непонимающим взглядом, на что тот, немного ошарашенный, лишь вопросительно повёл бровями.

Через некоторое время мальчик осознал, что, задумавшись, он случайно вздремнул, и брат, восставший из пепла, был не более, чем игрой его утомившегося от общества воображения. Однако просить у отца прощения за сказанное Кевин даже не подумал, ведь его совершенно не волновало, какое мнение о нём составит отец, общение с которым уже не привлекало парня никоим образом.

— Так почему ты назвал меня тварью? — с недоумевающим выражением лица повторил отец, в голосе которого звучало удивление, смешанное с лёгкими строгими нотками.

— Это было не тебе, — отрешённо откликнулся Кевин, в чьей голове ещё пульсировала немая паника.

— А кому же?

— Неважно. Какова цель твоего визита?

— Я хотел обсудить с тобой один серьёзный вопрос, — не стал медлить Трой. — мы с Лизой посчитали, что ты уже достаточно взрослый, чтобы адекватно ответить на него, да и к тому же он в первую очередь будет касаться тебя.

— И какова будет тема нашей дискуссии? — с наигранной заинтересованностью спросил сын.

— Лиза хочет взять ребёнка из приюта…

Услышав это, Кевин замер на месте, в ужасе уставившись прямо в спокойные глаза отца; внутри него всё похолодело. Леденящие нити страха плотнее опутали всё его тело, сковав его движения, а в голове невольно возник образ Майкла, стоявшего посреди сада. Казалось, Кевин готов был встать перед отцом на колени, отчаянно крича: «Не-е-т! Только не это! Пожалуйста! Не на-а-до!», напрочь позабыв о гордости. Только не ещё один ребёнок… Этого просто быть не могло, наверное, отец всего лишь неудачно пошутил, желая проучить негодного сына, посмевшего назвать его тварью.

— …, но я против. Нам интересно узнать твоё мнение, — закончил Трой, отчего Кевин вздохнул с облегчением.

— Я не стану высказывать по сему поводу, а лишь любезно поддержу твоё мнение, — лаконично ответил парень, натянуто улыбнувшись.

— Я так и думал, что ты будешь против, но всё же нам нужна ещё немного обсудить это с Лизой. Хотелось бы, чтобы ты к нам присоединился, а то, может, ей всё-таки удастся меня уговорить, ведь я, в отличие от тебя, не могу спокойно смотреть на её слёзы.

У Кевина не было абсолютно никакого желания обсуждать с семьёй столь неожиданно возникшую проблему, однако другого выхода предотвратить возможную катастрофу, наступление которой парень вряд ли смог бы вынести, не имелось. По этой причине, смирившись со своим безвыходным положением, Кевин вместе с отцом отправился в гостиную, где, о чём-то глубоко задумавшись, сидела опечаленная Лиза Эверитт.

К неимоверному облегчению для Кевина Эверитта, Лизу всё же удалось отговорить от осуществления безумной идеи, как выяснилось, не дававшей женщине покоя последние два месяца. Осознав, что её муж вряд ли будет рад появлению в их семье нового дитя, а тем более чужого, миссис Эверитт оставила свою затею и решила заняться каким-нибудь расслабляющим делом, чтобы избавиться от дурных мыслей.

Кевин Эверитт между тем также нашёл для себя новое увлечение, появление которого несколько удивило его самого. Парень начал писать стихи, что выходили достаточно жёсткими, мрачными, местами душераздирающими и абсурдными, но в то же время ясно отражали его переживания. Свои творения он прятал в самые потаённые уголки шкафов, чтобы никто ненароком на них не наткнулся, так как ему совершенно не хотелось, чтобы кто-то посторонний вторгался в этот уютный мир, художником в котором был только он.

С каждым днём Кевин чувствовал себя всё более удручённым. Нахождение в школьном коллективе изрядно утомляло его, а ненависть, загоравшаяся внутри него при виде этих бессмысленных лиц, быстро переходила в печаль, которую Кевин, впрочем, старался тщательно скрывать от чужих глаз.

Нет, Эверитт не сидел целыми днями в своей комнате, заливаясь безутешными рыданиями, но и радости не испытывал, и даже живописные уголки, которые ему с огромным трудом удалось обнаружить в этом городе, не приносили ему желанного вдохновения.

В школе ничего не менялось. Кевин по-прежнему наотрез отказывался с кем-либо разговаривать, буравя каждого испепеляющим взглядом, и, кажется, одноклассники начали считать его… не совсем здоровым. Конечно, Эверитту не было до них дела, ведь он откровенно презирал сторонников стереотипов, но всё же, видя, как странно косятся на него люди, парень воспитывал в себе ещё более лютую ненависть.

И однажды началось то, что ударило парня по голове, словно камень, обрушившийся со стен недостроенного здания. Одноклассники начали гадко подшучивать над Эвериттом, и если поначалу это были просто милые безобидные подтрунивания, которые он предпочитал гордо игнорировать, то через несколько недель они переросли в откровенные издевательства, заметить которые не составляло труда даже случайным свидетелям.

Жестокие одноклассники не щадили Кевина, поливая его бочками грязи. И несмотря на то, что их фантазия оставляла желать лучшего, едкие шуточки, пускаемые этими гадкими людьми, определённого задевали Эверитта, не выносившего, когда с ним так унизительно обращались.

Охваченный пылающей яростью, смешанной с беспредельной ненавистью, Кевин искренне жаждал поубивать всех своих обидчиков самыми изощрёнными и садисткими методами, подобными тем, какими нередко пользовались во времена святой инквизиции. Его взгляд становился диким, и внешне из обыкновенного подростка, обладавшего достаточно привлекательной и несколько холодной внешностью, он, казалось, превращался в жуткого монстра, готового разорвать всех на части.

Но одноклассникам было все равно, какие его посещали желания, ведь он никого не бил, в значит, мог вполне справедливо, по их мнению, считаться безобидной фигурой для битья. Его взгляд, полный ненависти, лишь подбадривал некоторых из них, в результате чего те издевались с ещё большим удовольствием.

— Эй ты, придурок, тебя, что ли, мамочка бьёт? — эти и ещё более хамские шутки, нередко содержавшие в себе пошлости и непристойности, в последнее время посыпались в адрес Кевина, как из рога изобилия.

Эверитт ничего не отвечал, по причине того, что прибегать к физическим действиям он считал низостью, ибо догадывался, что именно этого от него и добивались. А из-за жгучего гнева, переполняющего всё его существо в такие моменты, он не мог нормально сосредоточиться, да и искренне сомневался, что его речи смогут оказать на мизерные мозги одноклассников хоть какое-то влияние.

Возвращаясь домой, Кевин запирался в своей комнате и взирал на мир, простиравшийся за окном, буквально пожирая его своим жутким взглядом. Чёрная злоба одолевала его всё сильнее, превращая в своего одинокого служителя, размышляющего о скорейшем уходе из отвратительного мира, полного бессмысленного лицемерия, несправедливости и нескончаемой глупости, поглощающей разум жалких сознаний.

Но в то же время он боялся. Боялся совершить непоправимую ошибку, ко всему прочему, принеся себе невероятные физические страдания. Кевин снова начал путаться в себе, и даже попытки творчества, не оканчивающиеся успехом, не приносили ему облегчения. Гордость, ненависть, ярость, страх и глубокая печаль — всё это медленно съедало его.