Мир вокруг меня покачнулся, и я почувствовал первые признаки приступа паники. Пальцы задрожали, а грудную клетку начало чем-то стягивать. И тогда Келвин задал вопрос, который боялись задать все остальные:

— Он разбился?

— В данный момент мы не можем говорить об этом с определенностью, но, пожалуйста, не сомневайтесь, что мы передадим вам информацию, как только ее получим. В распоряжении каждого из вас будут консультанты, которые…

— А что насчет выживших?

Руки у мужчины дрожали, и самолетик, подмигивавший нам с его пластикового бейджика авиакомпании «Гоу! Гоу!», своей наигранной беззаботностью, казалось, издевался над нами. Каждый раз, когда по телевизору крутили их совершенно убогий рекламный ролик, Стивен ворчал: «Им следовало бы называться компанией “Гей! Гей!”, а не “Гoy! Гоу!”» Он всегда шутил, что тот самолетик был с виду более «голубым», чем полный автобус обычных гомиков. Я не обижался на него, просто у нас с ним были такие отношения.

— Как я уже сказал, — растерянно продолжал «костюм», — в вашем распоряжении будут наши консультанты…

Тут заговорила Мэл, женщина из супружеской пары в спортивных костюмах:

— Да к черту ваших консультантов, просто скажите, что случилось!

Девушка с шариком в руках начала громко всхлипывать — под стать персонажам из «Истэндеров», — и Келвин обнял ее за плечо. Она уронила воздушный шарик, и я проследил за тем, как он печально поскакал в угол, в конце концов приютившись возле ретро-пепельницы. В комнату начали заходить другие люди, сопровождаемые сотрудниками «Гоу! Гоу!», и большинство из них выглядели такими же растерянными и неподготовленными, как и тот прыщавый юноша.

Лицо Мэл раскраснелось и стало напоминать цветом ее спортивный костюм, когда она что-то доказывала чиновнику, тыча пальцем ему в лицо. Похоже, сейчас уже все кричали или плакали, но я ощущал какую-то странную отстраненность от происходящего, как будто находился на съемочной площадке в ожидании своей реплики. Жутко признаваться в этом, но я думал: «Запоминай, что ты чувствуешь, Пол, это может пригодиться для твоих ролей». Я вовсе не горжусь этим обстоятельством. Просто пытаюсь быть до конца честным.

Я продолжал пялиться на шарик в углу, когда внезапно услышал голоса Джессики и Полли, прозвучавшие совершенно четко, как будто наяву: «Ну, дядя По-о-о-о-ол, что же удерживает самолет в воздухе?» За неделю до их отъезда Стивен устроил воскресный обед, и близняшки просто замучили нас вопросами о будущем полете, почему-то приняв меня за большого специалиста по воздушным путешествиям. Дети летели впервые в жизни, и это возбуждало их гораздо больше, чем сами предстоящие каникулы. Я поймал себя на том, что пытаюсь вспомнить последние слова, которые сказал мне тогда Стивен, что-то вроде: «Увидимся, когда ты станешь постарше, дружище». Мы с ним, конечно, разные, но как я мог не почувствовать тогда, что должно произойти что-то ужасное?

Я быстро вытащил из кармана телефон, вспомнив, что Стивен за день до этого прислал мне сообщение: «Девочки передают тебе привет. На курорте полно придурков. Вылетаем в 3:30. Не опаздывай:)» Я лихорадочно стал пролистывать все принятые сообщения. Вдруг для меня стало ужасно важно, чтобы оно сохранилось. Но этого нигде не было — должно быть, я случайно удалил его.

Даже через много недель после этого я все еще продолжал жалеть, что у меня не сохранилось то сообщение.

Каким-то образом я снова оказался в зале прибытия. Я даже не помню, как туда дошел и пытался ли кто-то остановить меня, когда я покидал ту жуткую комнату отдыха. Я просто брел вперед, чувствуя, что люди обращают на меня внимание, но в тот момент это было так же несущественно, как и все остальное. В воздухе определенно что-то витало, какое-то тяжкое ощущение, что бывает перед тем, как грянет буря. К черту, думал я, мне необходимо выпить, что было не похоже на меня, учитывая, что вот уже лет десять, как я с этим делом завязал. Как во сне, я поплелся в стилизованный ирландский паб в дальнем конце зала. Перед баром собралась группа каких-то молокососов, которые дружно уставились в телевизор над стойкой. Один из них, раскрасневшийся напыщенный идиот с акцентом кокни, что-то слишком громко доказывал насчет одиннадцатого сентября и твердил всем и каждому, что он, кровь из носу, в 5:50 должен быть в Цюрихе, а иначе «полетят головы». При моем приближении он остановился на полуслове, а все остальные расступились передо мной, отпрянув, словно от прокаженного. С тех пор я и сам, конечно, понял, что горе и ужас действительно являются заразными.

Звук в телевизоре был включен на полную мощность, а репортерша — одна из тех ужасных, накачанных ботоксом американок с зубами Тома Круза и слишком толстым слоем макияжа — что-то щебетала в камеру. Позади нее было видно что-то, напоминавшее небольшое болотце, и зависший над ним вертолет. А потом я прочел бегущую строку: Крушение самолета компании «Мейден Эйрлайнс» в национальном парке Эверглейдс.

«Они что-то напутали, — подумал я. — Стивен с девочками летел на самолете “Гоу! Гоу!”».

И тут до меня дошло. Упал еще один самолет.

Когда все это произошло, мы занимались автокатастрофой на Баден-Пауэлл-драйв. Таксист подрезал «мерседес» и перевернулся, но ничего критичного не произошло. Пассажиров в такси на тот момент не было, и, хотя водитель получил лишь незначительные повреждения, нам следовало отвезти его в отделение «скорой помощи», чтобы наложить швы. Это был один из редких безветренных дней: дувший несколько недель подряд — как раз на Пасху в Южном полушарии — яростный ветер выдохся, и в небе был лишь единственный клочок облака, зацепившегося за вершину Столовой горы. Думаю, об этом дне можно было сказать «идеальный», хотя полного комфорта все же не было: оказалось, что припарковались мы слишком уж близко к заводу по переработке отходов макассарового масла. Подышав этими испарениями минут двадцать, я порадовался, что не успел еще съесть кентуккийского жареного цыпленка, которого купил на обед.

В тот день я работал с Корнелиусом, одним из наших новеньких санитаров со «скорой помощи». Это был крутой парень, с хорошим чувством юмора. Пока я занимался таксистом, он поболтал с парой транспортных полицейских, прибывших на место аварии. Я перевязывал водителю предплечье, а тот орал в мобильный и что-то врал своему боссу. Вы бы и не догадались, что с ним что-то произошло: за все время он даже ни разу не дернулся. Я как раз хотел спросить Корнелиуса, сообщил ли он в приемное отделение района Фолсбей, что мы везем к ним пациента, когда в небе раздался страшный рев, от которого все мы подскочили на месте. Рука таксиста обмякла, телефон упал на землю. А потом мы увидели его. Я знаю, что об этом говорили буквально все, но это действительно выглядело, словно кадры из кино, невозможно было поверить, что это происходит на самом деле. Он летел так низко, что я мог разглядеть облупившуюся краску на его логотипе — знаете, такой зеленый завиток вокруг буквы Д. Шасси было выпущено, а крылья лихорадочно качались из стороны в сторону, как руки у канатоходца, старающегося сохранить равновесие. Помню, я еще подумал, что аэропорт находится в другой стороне, так какого черта вытворяет этот пилот?

Корнелиус что-то кричал, показывая на самолет. Слов разобрать я не мог, но смысл понял. Район Митчелс-Плейн, где жила его семья, располагался совсем неподалеку от того места, куда, похоже, падал самолет. Было очевидно, что сейчас он разобьется, — он не горел, и вообще ничего такого видно не было, но было ясно, что он в большой беде.