Пока Гаранс рассказывала мне о работе сестры, я рассматривал кляксы краски на палитре, тюбики с экзотическими названиями – ализариновый красный, прусский синий, красный крапп-лак, фиолетовый «марсианский», обюссонский зеленый…

Получив диплом, Констанция довольно быстро вошла в число реставраторов, к чьим услугам наиболее охотно прибегали антиквары и сотрудники музеев. Ее ценили за серьезность, с которой она относилась к своей работе. Щепетильная и методичная, Констанция предпочитала не рисковать без крайней необходимости и относилась к живописным произведениям с огромным уважением.

В отличие от более дерзких коллег, она старалась максимально сохранить оригинал и никогда не позволяла себе забыть, что восстановление старинной картины – сложнейшая задача и реставратор рискует в любую секунду испортить ее красоту.

Два года она работала с самой известной группой реставраторов Флоренции, восстанавливая от повреждений, которые неизбежно наносит время, знаменитое полотно Паоло Уччелло – «Битва при Сан-Романо».

– Мне нужно вернуться на работу, – сказала Гаранс. – А вы побудьте тут еще немного. Я оставлю ключи, вы мне их потом занесете! До встречи!

Она ушла. Меня же охватило странное чувство. Я находился в месте, где эта женщина жила, работала, в ее квартире, которая совсем не изменилась и сохранила память о своей владелице, в то время как та умерла, превратилась в прах, в землю, в пепел, и тело ее растворилось во Вселенной… И только сердце ее продолжало биться. Во мне.

Я открыл платяной шкаф. Он был пуст, если не считать нескольких пуловеров и пары теннисных туфель. Чья это могла быть одежда? Констанции или ее сестры, которая время от времени приходила сюда? На рукавах одного пуловера, темно-красного, я заметил пятна масляных красок. Эта вещь наверняка принадлежала старшей сестре. Я прижался лицом к жесткой шерсти. Она оказалась пыльной, и я чхнул. И все же мой нос уловил едва слышный цветочный аромат духов.

Ванная оказалась пустой, кухня – тоже. Там пахло затхлостью. Вернувшись в гостиную, я попытался представить, как Констанция сидит на диване и болтает по телефону с сестрой или с друзьями, в то время как кот Мазаччо мурлычет у нее на коленях. Потом я отважился войти в ее спальню. Большой матрас, покрытый одеялом, был положен прямо на пол. Я представил ее укрытой этим одеялом, с закрытыми глазами и рассыпавшимися белокурыми волосами. На этой вот постели она спала, видела сны, занималась любовью…

Констанция умерла. Тем не менее я ощущал ее присутствие рядом. Я лег на матрас и уставился в потолок. Сколько раз она лежала так, как я сейчас? Уличные шумы здесь были едва слышны, через слуховое окно виднелся клочок серого неба. Ночью, должно быть, Констанция смотрела на звезды…

Рядом с постелью, на прикроватном столике, я обнаружил три книги: «Вилла «Грусть» Патрика Модиано, «Двадцать четыре часа из жизни женщины» Стефана Цвейга и «Алексис, или Трактат о тщетном противоборстве» Маргерит Юрсенар. На форзаце каждой книги черными чернилами было разборчиво написано имя – Констанция Деламбр, дата и место – соответственно, «Эрмитаж», июль 1983; Флоренция, ноябрь 1993; Рим, февраль 1987.

Я за свою жизнь прочел мало книг. Чтение требовало усилий, которые я предпочитал направлять на работу. Однако эти три романа заинтересовали меня, потому что Констанция перелистывала их, читала, восхищалась ими.

Поудобнее устроившись на постели, я открыл «Виллу "Грусть"». Стиль автора (о котором я никогда не слышал, хотя на четвертой странице обложки и говорилось, что в 1978 году он был удостоен Гонкуровской премии) показался мне каким-то неясным и скупым. Тут и там я находил подчеркнутые Констанцией фразы, восклицательные и вопросительные знаки на полях. Она словно заглядывала мне через плечо, чтобы довольствие, полученное ею от чтения, осталось пленником этих страниц, как четырехлистники клевера или засушенные розы, которые романтические юные девы забывают в любовных романах. Чем больше я читал, тем сильнее было впечатление, что мы с Констанцией ведем задушевный разговор.

На странице 36 был выделен отрывок в пару абзацев. Я прочел его не торопясь, вслух.

Мысль, что глаза Констанции когда-то задерживались на этих словах, этих фразах, растрогала меня. Если верить дате на форзаце книги, Констанция прочла его, когда ей было шестнадцать.

Я представил ее в тенистом саду «Эрмитажа» – в соломенной шляпке, наслаждающейся произведением Модиано. Счастливая и беззаботная Констанция подчеркивает ручкой фразы, которые ей особенно нравятся… И вот по прошествии тринадцати лет слова, подчеркнутые ее рукой, волнуют мою душу…

А чем я сам был занят летом 1983? Где я был? И где была моя семья? Моему сыну было тогда пять лет. Обычно в это время года они с Элизабет отдыхали в Динаре. Я приезжал к ним на выходные, а потом возвращался в Париж, радуясь вновь обретенной свободе. Каждую пятницу Элизабет встречала меня на железнодорожном вокзале. Она выглядела хмурой. Думаю, она догадывалась о моих «летних» изменах. И все же из окна поезда, увозившего меня каждое воскресенье в Париж, я видел настоящую «мать скорбящую». Каким далеким все это казалось мне сейчас…

Мои веки потяжелели, и я почувствовал, что засыпаю. Я отложил «Вилллу "Грусть"» и позволил себе провалиться в забытье.

Когда я сел на постели, было уже совсем темно. Через окно в комнату проникал рассеянный свет. Как долго я спал? Который сейчас мог быть час? Я на ощупь направился в гостиную. Там я включил настольную лампу.

Десять вечера! Я проспал семь часов кряду! Я опустился в кресло, поскольку до сих пор ощущал странную сонливость, – совсем как люди, пережившие смену часовых поясов. Голова болела, желудок свело от голода. Жозефина наверняка начала волноваться, ведь она не знала, где я… Я так и не сказал ей ни слова о Констанции Деламбр. Возможно, теперь пришло время это сделать. Я схватил трубку телефона, намереваясь ей позвонить. Но в трубке была тишина.

Я решил остаться в квартире Констанции еще ненадолго, пока не перестанет болеть голова. Что, если призрак Констанции явится мне? Я представил, как она возникает передо мной там, в дверном проеме, – высокая, тоненькая и полупрозрачная, с легкой улыбкой на устах. Я потряс головой. Я не верю в привидения.

Давно пора вернуться домой, увидеться с Жозефиной… Однако незримая сила удерживала меня в квартире Констанции – уверенность, что здесь есть нечто, что я обязательно должен найти. Я закрыл глаза. Тишина стала такой давящей, что мне захотелось разорвать ее отчаянным криком. Не знаю, сколько времени я простоял посреди гостиной вот так – с закрытыми глазами, сжатыми кулаками, с трудом переводя дыхание. Сердце мое билось как отстукивающий ритм метроном.

Мне казалось, будто я вижу Констанцию, ее глаза, ее золотистые волосы. Она улыбается, глядя на мое рвение, подбадривает меня, как наставник старательного ученика, и смеется – я догадался, хотя никогда и не слышал его – тем мелодичным звонким смехом, о котором мне рассказывала ее сестра.

Что такого мог я найти в этой квартире? Что могла здесь прятать Констанция? То, что никто не стал искать и что покоилось здесь со дня ее смерти, близко, стоило только протянуть руку…

Письма! Я был совершенно в этом уверен, хотя и не смог бы объяснить почему. Констанция спрятала их в одной из этих трех комнат. И я должен их найти! Тем более что впереди – целая ночь.

Это было забавно, похоже на мысленный диалог. Или на игру. Мы с Констанцией словно бы играли в прятки. Я спросил у сердца: куда, ну куда она могла спрятать эти письма, чтобы никто их не обнаружил?