Февральская революция 1917 года, которую пресса в эйфории тут же окрестила восьмым чудом света, большевики брезгливо обозвали буржуазной, а сами буржуа считали демократической, пришла для всех как-то вдруг.

Перемен в Петрограде с нетерпением и даже с азартом ждали, конечно, многие, однако нетерпение — враг хладнокровия, а потому сигнал штормового предупреждения над Российской империей вывешивался тогдашними политологами столько раз, сколько темнела невская вода у Зимнего дворца. Но тучи в царствование Николая II гуляли над страной постоянно, так что в конце концов в сознании большинства людей грядущая революция "позиционировалась" где-то между апокалипсисом и грезами о крупном выигрыше в лотерею: и то, и другое, и третье возможно, но стоит ли ждать этого события со дня на день?

Именно тогда гром и грянул. Великая империя, созданная Петром I, треснула и беспомощно завалилась набок, вся разом, словно и впрямь по Евразии пронесся чудовищной силы ураган. Между тем политическая погода на российских просторах в феврале ничем не отличалась от предыдущей январской или декабрьской погоды.

Государь был жалок, но для его подданных это новостью не являлось. В парламенте самозабвенно ругали правительство, но делали это депутаты со дня первого заседания самой первой Думы. На фронтах Первой мировой войны дела шли дурно, но надежда на скорый успех умерла еще в 1914 году. В тылу не хватало хлеба, но и эта напасть обрушилась на русских не в феврале. Раздражения у голодных обывателей довольно долго хватало лишь на манифестации, но не на государственный переворот. Возмущенные граждане толпились на улицах Петрограда, переругивались и даже порой дрались с полицией, но обычно разбегались при появлении казаков.

Императрица по поводу уличных беспорядков в столице (всего за неделю до отречения мужа) больше возмущалась, чем беспокоилась: "Это хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, — просто для того, чтобы создать возбуждение". Видимо, ей не доложили, что среди "мальчишек и девчонок" в толпе все чаще стали мелькать серые солдатские шинели. Зато это заметили казаки и жандармы, поэтому желания конфликтовать с народом у них резко поубавилось. Власть осталась без охраны. В отличие от императрицы улица это почувствовала мгновенно. И двинулась к дворцам. Социальный инстинкт у голодной толпы работал безукоризненно.

Позже все оппозиционные политические силы, начиная с думских лидеров и кончая Советами рабочих депутатов, приписали себе множество революционных подвигов, якобы совершенных ими в февральские дни, но доверять этим героическим воспоминаниям нельзя. Доказательством революционных подвигов служат, как правило, не действия, а разнообразные декларации и постановления, в реальности не имевшие никаких серьезных последствий. Ни одна из российских партий на тот момент не обладала ни силами, ни рычагами для того, чтобы реализовать свои планы, даже если они и существовали.

На самом деле хроника Февраля хаотична, а у главных персонажей нет имен. Историю в те дни творил аноним, а не политические партии. Истеричный выкрик из толпы вершил не только судьбы жандармов и офицеров — растерзанные тела в мундирах несколько дней неубранными, как и мусор, валялись на улицах столицы, — но и будущее всей страны. То укрупняясь, то, наоборот, разделяясь на части, толпа металась по Петрограду, перебиралась от Думы к казармам, от казарм к винному складу, от винного склада к центру города, поближе к магазинам и частным квартирам — их в те дни было сожжено и разграблено без счета.

В первые дни всеобщей эйфории "эксцессы" мало смущали даже рафинированных интеллигентов. Писатель Мережковский, вдыхая запах свободы, смешанный с дымом пожарищ и незахороненных трупов, назвал Февральскую революцию "благоуханной". Зинаида Гиппиус утверждала: "Печать Богоприсутствия на всех лицах", а либеральная пресса писала об "изумительной культурности народного восстания".

Видимо, прав был лидер правых эсеров Питирим Сорокин (впоследствии профессор социологии Гарвардского университета), заметивший как-то, что в революционную эпоху в человеке просыпается не только зверь, но и дурак.

У солдат, высыпавших из казарм на улицы, как и у остальной толпы, не было ни лидеров, ни четкой цели. Рабочие агитаторы в казармы тогда проникали легко, но какой-либо конкретной программы действий человеку с ружьем и они не предлагали, поскольку рекомендации Советов, срочно созданных по аналогии с революцией 1905 года, были туманны.

Всеобщая растерянность "масс" объяснялась тем, что вожди всех крупнейших левых партий находились тогда в эмиграции, а без них дело не клеилось. Пропаганда рабочих Советов, лишенная подсказки со стороны авторитетных лидеров, в февральские дни крутилась вокруг очевидного, эхом вторя улице: война надоела, а хлеба нет. Это неплохой лозунг для бунта, но никак не для революции.

Приказ № 1 Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, где речь шла о создании солдатских комитетов во всех ротах, батальонах и полках (они были обязаны взять под контроль все имеющееся в подразделениях оружие), появился вслед за решением Временного комитета Государственной думы взять власть в свои руки. То есть после того, как революция совершилась. Не Советы подготовили Февраль, а наоборот, Февраль реанимировал Советы.

В отличие от будущего Октября, где легко обнаружить вожаков и "руководящую роль партии" (большевики), Февраль состоялся сам собой. Не политики управляли ситуацией, а ситуация на аркане тащила за собой их всех: монархистов, либералов, анархистов, большевиков и меньшевиков. Как верно заметил Лев Троцкий,

…в феврале никто заранее не намечал путей переворота; никто не голосовал по заводам и казармам вопроса о революции; никто сверху не призывал к восстанию. Накоплявшееся в течение годов возмущение прорвалось наружу, в значительной степени неожиданно для самой массы.

Кому брать упавшую с неба власть и "разруливать" сложнейшую ситуацию, сложившуюся на улице, решали две растерянные кучки людей в соседних комнатах Таврического дворца: в одном кабинете, схватившись за головы, сидела группа думских депутатов, в другом кабинете, точно так же схватившись за головы, обосновались социалисты. Иногда представители двух кабинетов встречались для переговоров в коридоре. История описывает, например, такой удивительный диалог. Бывший глава Думы Родзянко говорит социалистам Чхеидзе и Суханову: "Власть у вас, вы можете нас всех арестовать". На что левые, помявшись, отвечают: "Возьмите власть, но только не арестовывайте нас за пропаганду".

В конце концов смелее оказались думцы. Вышедший в коридор Милюков заявил, что они решились и берут власть в свои руки. В соседней комнате, узнав об этом заявлении, с облегчением подумали: ну и слава богу! Член Исполкома Суханов (он же Гиммер) откровенно написал о той радости, что испытал, сбросив груз ответственности со своих социалистических плеч:

Я почувствовал, что корабль революции, бросаемый в эти часы шквалом по полному произволу стихий, поставил паруса, приобрел устойчивость, закономерность в движениях среди страшной бури и качки.

Прозевал переворот даже самый профессиональный из революционеров Владимир Ильич Ульянов (Ленин). В швейцарской эмиграции, разуверившись в скорых перспективах смены строя у себя дома, в самый ее канун будущий создатель советского государства от отчаяния затеял безнадежную интригу: попытался вооружить и склонить к бунту тамошних добродушных сыроваров и часовщиков.

Судить Ленина за февральский "зевок" не стоит. Россия — страна коварная, вроде верблюда, о котором писал в своем "Алхимике" Пауло Коэльо:

У верблюдов коварный нрав: они шагают и шагают без устали. А потом вдруг опускаются на колени и умирают.

Так и две империи, петровская и советская, сначала долго шагали, преодолевая непреодолимое, а потом опустились на колени и умерли. Закономерно и неожиданно. Как здесь предугадать?