У этого бурно-пламенного импрессиониста, лидера одной, открытой, партии (трудовиков) и деятельного члена другой, подпольной (эсеров), — вместо политической системы было лишь умонастроение, колеблемое в значительных пределах политическим ветром и притягательно-отталкивающими силами других общественных групп.

К тому же глава кабинета не столько решал проблемы, сколько старался удержаться у власти. Сегодня его назвали бы специалистом по политическому серфингу. Какое-то время, мастерски маневрируя, он был своим и среди членов Исполкома Советов, и в правительстве, что, конечно, требовало воли и гибкости ума. Вместе с тем умение скользить по революционной волне никак не могло подменить способность управлять ею, так что вопрос заключался лишь в одном: как долго Керенский удержится на доске.

Свою первую программу Временное правительство изложило в декларации, которая была обнародована 3 марта. Основные ее положения таковы: свобода слова, печати, собраний, стачек, профессиональных союзов, амнистия по политическим и религиозным делам, отмена сословий, вероисповедальных и национальных ограничений, замена полиции народной милицией, выборы в органы местного самоуправления, гражданские права солдатам. Решение главных для России вопросов — о политическом строе, об аграрной реформе, о самоопределении народов, о войне и мире — откладывалось до созыва Учредительного собрания.

Вопреки нападкам большевистских агитаторов, на самом деле классических буржуев-толстосумов в февральском правительстве было так же мало, как позже классических пролетариев-молотобойцев в октябрьском.

За время своего кратковременного правления "министры-капиталисты" свои личные сбережения, судя по всему, также пополнили не сильно. Министр путей сообщения Временного правительства, талантливый инженер Юренев впоследствии, находясь в эмиграции во Франции, несмотря на отличное знание французского, долго оставался безработным. Наконец, купив на последние деньги стиральную машину, выживал с женой и тещей, стирая чужое грязное белье, причем сам разносил заказы пешком по одному из парижских пригородов.

Даже настоящие капиталисты из Временного правительства мало напоминали карикатурный образ, нарисованный левой прессой. Достаточно назвать заместителя премьера Коновалова, происходившего из старинной купеческой семьи, уже к середине XVIII века владевшей текстильными фабриками в Костромской губернии. Коновалов был не только фабрикантом, но и "спецом" — получил высшее техническое образование за границей в Мюльхаузене, текстильном центре Эльзаса. Будучи блестящим пианистом, он мог бы сделать удачную музыкальную карьеру и лишь в силу долга занимался семейным делом. Сильно, впрочем, видоизменив традиционный бизнес, поскольку следовал передовым английским образцам.

"Капиталист-пианист" установил на своих предприятиях девятичасовой рабочий день, что до революции было редкостью, построил для своих текстильщиков библиотеки, школу. Для женщин организовал училище сестер милосердия, которые работали в им же созданной больнице. Наконец, финансировал строительство небольших индивидуальных домов для рабочих, куда и переселял их из бараков за символическую плату.

Почерк интеллигента, чуть ли не толстовца или лавровца, стыдящегося, что живет лучше других, очевиден.

Кумир русской интеллигенции, идеолог народников Петр Лавров поучал своих последователей:

Каждое удобство жизни, которым я пользуюсь, каждая мысль, которую я имел досуг приобрести или выработать, куплена кровью, страданиями или трудом миллионов… Зло надо исправить насколько можно… Зло надо зажить. Я сниму с себя ответственность за кровавую цену своего развития, если употреблю это самое развитие на то, чтобы уменьшить зло в настоящем и будущем.

Вот фабрикант и "заживал" унаследованное им зло. Только не надо путать: Коновалов типичен не для русского капитализма, который тогда лишь начинал приобретать цивилизованные очертания, а для первого демократического правительства России. Коновалов стал вице-премьером Временного правительства не потому, что унаследовал от предков заводы, а потому что был либералом, фабрикантом-интеллигентом.

Свергнув царизм и подарив людям долгожданную свободу шествовать (куда угодно), митинговать (сколько вздумается) и говорить все, что накипело еще с допетровских времен, революция должна была теперь как можно быстрее приступить к выполнению других, не менее важных для страны задач. Предстояло решить ключевые вопросы: о власти и конституции, о войне и мире, о земле и хлебе. Но победившая самодержавие оппозиция — случайные попутчики — не имела здесь единого мнения: следовательно, борьба только начиналась.

Единственное, что подразумевалось вчерашней оппозицией как нечто разумное и компромиссное, это передать решение всех основных проблем страны Учредительному собранию. Идея выглядела демократически непорочной, но слишком хрупкой. Для успеха предприятия нужно было впервые в истории России, да еще в срочном порядке, организовать в стране подлинно свободные выборы. Учитывая, что государство воюет, часть его территории оккупирована противником, народ никогда в жизни не участвовал в голосовании, взбудоражен революцией, голоден да еще и вооружен, предстоящие выборы по своей трудности были сравнимы со всеми подвигами Геракла вместе взятыми.

Впрочем, даже успех столь грандиозной работы не гарантировал гражданского мира, он лишь давал стране шанс на цивилизованный выход из кризиса. Чтобы демократия в России выжила, требовалось много больше, и прежде всего — заставить всех уважать решения Учредительного собрания. Между тем о том, что в защите нуждается само Собрание, мало кто думал.

Как-то само собой подразумевалось, что против авторитета столь представительного демократического форума не посмеет выступить никто. Эту наивную мысль, родившуюся в головах либеральной интеллигенции задолго до революции, позже никто так и не подкорректировал, несмотря на нарастающий максимализм масс и вызывающе неджентльменское поведение большевиков. Как высокопарно, но не очень мудро высказался однажды Александр Керенский, "народ, в три дня сбросивший династию, правившую 300 лет, может ничего не опасаться!".

Правда, и додумать что-либо до конца Временному правительству было уже сложно. С первого и до последнего дня своего существования заседания Временного правительства напоминали безумное чаепитие из "Алисы в Стране чудес". Имея в своем составе немало талантливых людей, единой командой Временное правительство так и не стало. Страстные министерские монологи ("Впервые Россия становится вровень с передо-аыми странами Европы!") в диалог, а тем более в серьезный разговор о деле обычно не складывались.

К тому же параллельно с основной работой правительству приходилось поначалу принимать бесконечное число делегаций от восторженных (или встревоженных) обывателей, воинских частей, партий, адвокатских контор, биржевиков, профсоюзов, газет и женских клубов. В февральские дни о своих правах и гражданской позиции заговорил даже немой. Официанты, швейцары, молочницы, часовщики, рассыльные — все те, кого еще вчера никто в обществе не замечал, стремительно группировались. Они создавали ассоциации, вырабатывали позиции, голосовали, а затем стремились донести свои взгляды до кабинета министров. Эти демократически настроенные, но не в меру экзальтированные граждане беспрерывно проникали в зал заседаний правительства, громогласно требовали слова, меняли повестку дня, вставляя туда собственные вопросы, да еще увозили с собой то одного, то другого министра на митинг или доверительную приватную беседу.

Все это было бы замечательно, поскольку именно на такой почве и вырастает гражданское общество, но вот беда: в полном составе и в нормальной обстановке правительство не заседало, кажется, никогда. В то время как один министр, вернувшись с улицы, с воодушевлением произносил очередную пламенную речь, другой уже спал, а третий, полусонный, переходя с места на место, жевал бутерброд. В результате часы Временного правительства, как и в безумном чаепитии в "Алисе", по сравнению с реальным временем постоянно отстава ли на два дня. В революционные периоды это, конечно, катастрофа.