"Человек, пропустивший революцию" — так позже язвительно напишут о нем многие историки, не понимая того, что он снова вышел из большой игры ради вождя. На случай неудачи Сталин уже наладил тайные маршруты, по которым должен был вывезти Ленина за рубеж. В то время как другие гарцуют на белом коне, он снова скромно сидит на стуле и ждет результата. От Сталина Ленин и узнает о победе восстания. Так что не случайно, а вполне закономерно тайный помощник вождя входит в состав первого советского правительства. С точки зрения Ленина, Иосиф Сталин честно заслужил этот пост.

В годы Гражданской войны Сталин снова довольствуется не самой яркой ролью — пока по-прежнему впереди Троцкий во главе Красной Армии, но и на его долю выпадает решение важнейших задач. В 1918 году он отправляется на юг в Царицын за хлебом и, впервые получив простор для масштабных действий, используя массовое насилие и расстрелы, успешно выполняет поставленную перед ним задачу: хлеб в Москву пошел. И не только хлеб. Сталин связывается с Баку и подкупает местных нефтепромышленников. Вслед за хлебом в Москву поступает теперь и нефть.

В 1919 году на выборах Бюро, которое уже создается с прицелом на мирное время, Сталин опять с подачи вождя входит в высший орган партийной власти. Таким образом, вес кавказца постоянно растет еще во времена активной деятельности Ленина, а вес других партийных лидеров постепенно падает. Даже блистательный Троцкий после окончания военных действий опускается по партийной лестнице все ниже и ниже, в то время как Сталин по той же лестнице неуклонно шагает вверх.

Параллельно с Политбюро в партии возникает и Организационное бюро, куда снова входит Сталин. Мало того, он возглавляет сразу два министерства — Наркомат по делам национальностей и Наркомат рабоче-крестьянской инспекции, не говоря уже о том, что становится членом всех важнейших комиссий. Все чаще в отсутствие Ленина именно Сталин ведет заседания правительства. И наконец, в самый канун своей болезни вождь вводит новую должность Генерального секретаря партии и назначает на этот пост Сталина.

Тот, конечно, был мастером интриги, но все козыри в игре ему на руки сдал лично Ленин. "Завещание" Ильича, о котором все непременно упоминают, в момент его оглашения изменить уже ничего не может.

Люди, утверждающие, что должность генсека изначально являлась ничего не значащей, просто не разбираются в вопросе. Именно генсек занимался кадровой работой, от него зависели все партийные назначения, а это, как говорится, по должности давало Сталину возможность формировать нужное для него большинство на партийных съездах.

Конечно, секретариат он и есть секретариат — кнопки, скрепки, но существовало незаслуженно забытое всеми очень выгодное для Сталина распоряжение Политбюро. Решение секретариата партии, не опротестованное членами Оргбюро, становилось решением Оргбюро, а решение секретариата, не опротестованное Политбюро, автоматически становилось решением Политбюро. Единственный, кто входил во все три властные структуры, — Сталин. Он и докладывал решения там и тут, причем, естественно, так, как это было нужно ему.

Наконец, став генсеком, Сталин получил право вмешательства в дела Коминтерна. Очень скоро через денежные потоки он начал контролировать деятельность и этой организации.

Кто-то все еще думает, что Сталин сменил Ленина у партийного руля случайно?

В политической истории России XX века почти все было противозаконно, но почти все закономерно.

Известная аксиома сталинских лет, что Иосиф Виссарионович — верный продолжатель дела Ленина, на самом деле не работает. Сталин строил свой Советский Союз, а громя троцкизм, очень часто подразумевал под троцкизмом ленинизм, поскольку и Ленин, и Троцкий, с точки зрения нового вождя, были неизлечимо больны идеей мировой революции и интернационализма.

Эти цели, во всяком случае в ленинско-троцкистской трактовке, Сталина не устраивали, да и изменившаяся ситуация в мире, в России и в самой партии большевиков к моменту появления нового вождя диктовала необходимость многое оценить заново. Есть свидетельства, что Крупская в 1926 году в кругу левых оппозиционеров говорила: "Будь Ильич жив, он, наверное, уже сидел бы в тюрьме".

Ленин и Сталин совпадали во многом, но не во всем. В богатом марксистском наследии у Ленина были свои избранные места. Как считал Ильич, если именно эти мысли Маркса и Энгельса пропустить, не понять или не оценить в полной мере, все остальное в марксизме рушится, становится неработоспособным. Исповедовать марксизм, но не признавать безоговорочно именно эти ключевые положения означало для Ильича отказ от всего марксизма в целом.

Ленин чувствовал ахиллесову пяту доктрины и бдительно ее защищал. Главнейшим из таких ключевых пунктов являлось отношение к насилию. Именно на этом оселке Ильич обычно проверял марксиста и выносил приговор относительно его революционной пригодности. Любимой присказкой Ленина стали слова: "Не будем подражать тем горе-марксистам, про которых говорил Маркс: "Я сеял драконов, а сбор жатвы дал мне блох"". Между марксизмом драконовским и марксизмом блошиным Ленин твердо выбирал первое. В этом они со Сталиным совпадали полностью.

Два следующих ключевых для Ленина пункта напрямую связаны с первым. Это воинственный атеизм и верность пролетарскому интернационализму. Марксизм предполагал не бархатную революцию, а системное насилие, что неизбежно требовало от революционного бойца особых качеств. Молитва перед атакой или чрезмерная привязанность к родным березам здесь были точно так же неуместны, как и доброта. Бог мог очень некстати напомнить о нравственности, а любовь к родному пепелищу — заставить забыть о священном долге перед международным пролетариатом.

Если атеизм бывший семинарист Джугашвили на словах принял безоговорочно (что на самом деле творилось в душе Сталина — немалая загадка), то вот интернационализм, как совершенно определенно выяснилось после смерти Ленина, его преемник понимал по-своему.

Если Ленин ради мировой революции готов был пожертвовать Россией — пустить ее, так сказать, на растопку всеобщего пожара, то Сталин, не отказываясь в принципе от идеи мировой революции, существенно изменил акценты. Если, по мысли Ленина, Россия должна была всем жертвовать ради мировой революции, то Сталин считал, что мировая революция должна работать на Россию. Позже на переговорах с Западом Сталин достаточно умело использовал тему мировой революции как предмет торга: мы вам уступим здесь, а вы нам уступите здесь.

Зародыш этой мысли созрел в голове у Сталина, видимо, задолго до смерти Ленина. Во всяком случае, во время дискуссии о Брестском мире, поддержав в целом вождя, Сталин между прочим заметил и следующее: "Революционного движения на Западе нет… а есть только потенция, ну а мы не можем полагаться в своей практике на одну лишь потенцию". Ленин, все еще не оставивший надежды на мировую революцию, ученика, естественно, тут же поправил, упрекнув в неверии, однако в итоге позиция ученика оказалась куда прагматичнее позиции учителя.

Правоту Сталина доказала сама жизнь: мировое революционное движение, и в частности Коминтерн, надежд большевиков не оправдали. Кстати, это разочарование легко уловить даже у позднего Ленина. Если до революции и какое-то время после нее вождь постоянно учил своих соратников на зарубежных примерах, полагая, что русские намного отстали от европейских марксистов, то затем, после возникновения Коминтерна, изменил свою позицию и теперь уже пытался учить западных товарищей на примере нашей революции.

Ученики, однако, оказались нерадивыми, что не раз вызывало гнев вождя мирового пролетариата. Тех, кто сомневался в глубине послевоенного капиталистического кризиса на Западе, Ленин из числа своих учеников вычеркивал немедленно и решительно. Так, например, пострадал Рамсей Макдональд, лидер английской Независимой рабочей партии, которая собиралась вступить в Коминтерн. На втором конгрессе Коммунистического Интернационала Макдональд получил от Ленина целую пригоршню ругательств. Всего лишь в одном абзаце англичанин был назван буржуазным пацифистом, соглашателем, мелким буржуа, лгуном, софистом, педантом и филистером. Между тем бедный англичанин, подняв руку на задней парте, всего лишь высказал сомнение, а именно предположил, что послевоенный кризис скорее всего постепенно "рассосется", а революционное брожение в массах "уляжется".