В своем обожании власти Ельцин был наследником не Джефферсона, а скорее русского самодержавия: уж слишком сильно ельцинская демократия отдавала деспотией. Кстати, ушедшего в мир иной Царя Бориса и поминали в Кремле "Царской" водкой. История любит заламывать тут и там такие вот веточки-ориентиры.

Впрочем, можно процитировать и самого Бориса Николаевича. Вспоминая о выборе преемника, "новый русский монарх" пишет:

Я хотел передать ему не просто "повышение по службе". Я хотел передать ему шапку Мономаха.

В горбачевскую эпоху межрегиональная группа вылепила из партийного аппаратчика то, что вылепила. Только отчаянный фантазер мог поверить, что из Ельцина получится второй Вацлав Гавел. Спасибо уже за то, что Борис Николаевич неплохо усвоил хотя бы ряд уроков межрегионалов: свобода печати — это свято, частная собственность — хорошо, большевики — нет.

Для начала неплохо, но это всего лишь "аз, буки, веди" демократического букваря, не более того. Между тем именно с этим ограниченным багажом Ельцин и строил потом в России демократию.

Был ли у будущего президента России шанс освоить демократический учебник чуть лучше? Не думаю. Во-первых, по своему характеру этот человек был больше заряжен на власть, а не на идеологию. А во-вторых, сами педагоги Бориса Николаевича не столько были озабочены его обучением, сколько пытались использовать ельцинскую популярность в своих интересах.

Очень красноречиво в этом плане воспоминание бывшего помощника Горбачева Георгия Шахназарова, позаимствованное мной из книги Леонида Млечина "Борис Ельцин. Послесловие":

Шахназаров подошел к Гавриилу Попову и спросил, почему демократы решили взять в вожаки Ельцина, что они в нем нашли?

— Народу нравится, — хитро подмигнув, объяснил Попов. — Смел, круче всех рубит систему.

— Но ведь интеллектуальный потенциал не больно велик, — возразил Шахназаров…

— А ему и не нужно особенно утруждать себя, это уже наша забота.

— Гавриил Харитонович, ну а если он, что называется, решит пойти своим путем? — спросил Шахназаров.

— Э, голубчик, — ответил Попов, тихо посмеиваясь, в обычной своей манере, — мы его в таком случае просто сбросим, и все тут.

Ну что тут скажешь: наивный (и циничный) Гавриил Харитонович. Попов играл в политика, Ельцин политиком был. Пусть и интуитивным, как утверждают в один голос все близко знавшие президента люди, — это значения не имеет. Гавриил Попов мог вполне удовлетвориться тем, что он потом и получил, а Царя Бориса могла удовлетворить только полная власть над Россией.

Наконец, Ельцин был, конечно, не только большим политиком, но и не менее ярким актером. Чего стоит только его борьба с привилегиями. Под прилавки магазинов заглядывал, на троллейбусе ездил, даже под телекамеру пошел записываться в районную поликлинику. А какие слова говорил:

Я против элитарности в обществе… одни имеют все, а другие ничего… Моя супруга ходит по магазинам. Едим колбасу, правда, предварительно надо глаза зажмурить.

Даже Млечин в книге о Борисе Николаевиче, не скрывая самых теплых чувств к своему герою, вынужден признать:

Иногда, впрочем, Ельцин и его команда перебирали в своём популизме. Во время поездки в Свердловск Наина Иосифовна рассказывала, как перед этой поездкой штопала Борису Николаевичу носки. Добавила: три года муж не меняет костюм, приходится зашивать прорвавшуюся подкладку.

Это было золотое время для Бориса Николаевича. Народ верил всему, что говорил он, и не верил ни единому слову, что говорил Кремль. Какое бы происшествие в ту пору ни случалось с Борисом Николаевичем — падал ли он в реку, приземлялся ли жестко в Испании или попадал по неосторожности в автомобильную аварию, — тут же все приписывалось проискам КГБ и лично Горбачеву.

Легенду дружно творили как президент, так и сам народ, изголодавшийся по народному герою.

Спорить с популизмом вообще не просто, а уж спорить с народным сказанием и вовсе дело бесперспективное. Горбачев проиграл Ельцину в тот момент, когда Борис Николаевич впервые втиснулся в набитый простым людом московский троллейбус.

Единственная сила, способная победить подобный популизм, это время. Здесь действует безотказная и уже давно известная формула: можно долго обманывать немного людей, можно недолго обманывать много людей, но нельзя бесконечно обманывать всех. Так случилось и с Ельциным, скатившимся в конце концов с Эвереста популярности к ничтожному рейтингу последних лет своего президентства.

Либералы из ельцинистов, точно так же, как и КПРФ, мягко говоря, Горбачева не любят, поэтому не только при всяком случае напоминают о его ошибках — на что имеют полное право, поскольку этих ошибок было как звезд на небе, — но и лишают реформатора его законных заслуг. А это уже несправедливо.

Факты надо все-таки уважать: именно в горбачевский период Ельцина не только выгнали со всех постов, но и выбрали сначала в Верховный Совет, а потом и президентом России. Значит, уже можно было выбирать. Причем в первый раз главой государства (при Горбачеве) Бориса Николаевича выбрали честно, без всякой коробки из-под ксерокса.

И без вымученных плясок на сцене. Это в ту пору Борис Березовский сказал дрогнувшему премьеру Степашину: "Чего ты волнуешься? За три месяца я и гориллу выберу президентом".

Вот и свобода слова пробила себе дорогу все-таки при Горбачеве, а не при Ельцине. Ельцин лишь закрепил начатое Михаилом Сергеевичем. За что ему и спасибо от каждого свободолюбивого журналиста. А вот делать вид, будто "Московские новости" и "Огонек" основали уже после распада СССР, не надо. Это лишнее.

То же касается и литературы. Процитирую поэта Тимура Кибирова:

…[Это] был совершенно упоительный период возвращения того, что у нас украли (как в русской, так и в иностранной классике, которую у нас не печатали), писателей-эмигрантов и того пласта современной литературы, к которой я отчасти имею честь принадлежать. Впервые стали публиковаться те писатели, появление которых в советской печати было просто немыслимо, и к горбачевскому времени никто из них даже не пытался публиковаться. Невозможно выделить, что было важнее — публикация ли Набокова, или Солженицына, или маркиза де Сада, в конце концов, или Дмитрия Александровича Пригова. Это было здорово.

Эпоха Ельцина дала России множество новых законов, не говоря уже о самой Конституции, но вот беда: все эти правовые акты либо вообще не учитывали "конституцию внутреннюю", о которой писал еще знаменитый Михаил Сперанский, либо, того хуже, просто насиловали реальность.

В отличие от ельцинских "младореформаторов" Сперанский прекрасно понимал, что автоматическое применение в России западного опыта необходимых результатов не даст.

Тщетно писать или обнародовать общие государственные статуты или конституции, если они не основаны на реальной силе в государстве, — замечал Сперанский. Его принципиальной позицией была необходимость учитывать не только "внешнюю конституцию" государства — то есть свод формально изданных законодательных актов и наличие тех или иных учреждений, но и "конституцию внутреннюю" — то есть реальное положение в обществе. Если параграфы конституции "внешней" не согласуются с конституцией "внутренней", то самые замечательные законы не будут исполняться и останутся мертворожденными.

Самый прекрасный проект могут легко загубить бездарные исполнители. На это Сперанский обращал внимание постоянно и настойчиво:

Все чувствуют трудности управления… К сему присовокупляется недостаток людей. Тут корень зла; о сем прежде всего должно бы помыслить тем юным законодателям, которые, мечтая о конституциях, думают, что это новоизобретенная какая-то машина, которая может идти сама собою везде, где ее пустят.

Не может. Точно так же, как не является палочкой-выручалочкой и рынок. И за Конституцией, и за рынком должны еще стоять грамотные и, желательно, порядочные люди.