Веселая, забубенная удаль, залихватская, бесшабашная, без завтрашнего дня.

Что это за люди?

Только не партизаны. Не солдаты. Но у всех за поясами револьверы. В углу комнаты сложены винтовки. На плечах кой у кого поблескивают погоны.

Временами вспыхивающий свирепый огонь взглядов их выдает: это бандиты — знаменитые бочкаревцы — остатки семеновских отрядов, белогвардейцы, проигравшие все. Станция Уссури — их резиденция. Резиденция, может-быть, на день, но этот день они живут и живут во-всю.

Рыжий мужик Влас еле успевает доставлять истребляемое количество самогонки. Спрос превышает производство. Сконструированный у дяди Гаврилы аппарат из самоварной трубы, двух горшков и каких-то трубок не в состоянии развить такую нагрузку.

Поставщик Влас в испуге бежит к Алеше Титычу. Стучится.

— Выручай, отец. У нас закваски больше нема.

— А деньги? Деньги вперед. — Титыч сразу учитывает все положения этой сделки.

— Сейчас сбегаю. Приготовь только. А затем насчет девок спрашивают.

— Это не по моей специальности.

— А ты знаешь кого тут?

— А кто их знает. Нынче-то девки все гулящие. Иди к попу.

— Спасибо, Титыч. Приготовь закваски. Я сейчас денежки.

Немного дальше, в другой хибарке, сам атаман Бочкарев. Шапка набекрень, кудри лихо разметаны. Пьет кружку за кружкой какую-то буроватую жижу.

— Настоящая медовая, родимый. Настоящая, — потчует хозяйка.

А у самой волосы, цвета пакли, заметно шевелятся на голове. Небось, атаман строгий: не понравится — убьет. Сердитый он.

— Хороша, мамаша. Хороша! Пей, курочка, чего морщишься? — Это он угощает сидящую у него на коленях объемистую в телесах дочь хозяйки.

— Она, родимый, нежненькая, — заступается хозяйка. — Сызмальства по евангелию воспитана.

— Ну, и прекрасно, — делает вывод атаман. — Значит, пить умеет. Лопай, невеста, лопай, сегодня жениться будем.

Мужик Макар, хозяин их хибарки, подходит, почтительно наклонив голову.

— К вам, ваше сиятельство, двое японцев. Хотят с вами в компанию.

— Пусть войдут. — Атаман благодушно настроен. — А-а! — Он узнает двух знакомых японских офицеров. — Садитесь.

— Э, спасибо. — Японцы садятся и начинают на жаргоне объясняться в разных любезностях.

Бочкарев их не слушает. Он рад, что есть кому рассказывать о его воинственных намерениях.

— Я их всех… — делает страшное лицо атаман, неизвестно кому угрожая. — И доканчивает: — к чортовой матери.

— Господи, помилуй! — крестится в углу хозяйка.

— Вот попадись мне этот Штерн. Я его… — атаман опять делает свирепое лицо и, не найдя нужного места, заканчивает: — к чортовой матери.

— Господи, спаси! — причитает хозяйка.

Японцы с еле заметными улыбками смотрят на атамана.

— Что вы думаете? Я не смогу? Я все могу! Когда вы мне его приведете…

Он, окончательно опьяневший, опускает голову на плечо храпевшей у него на коленях девицы и засыпает.

Приезд Мак-Ван-Смита к О-Ой волнует как самого О-Ой, так и все японское командование.

О-Ой и так все время пребывает в окружении шпионов, а тут еще Мак-Ван-Смит… Что-то готовится. Что-то должно быть серьезное.

Сам О-Ой чрезвычайно взволнован. Он по обыкновению сидит над плевательницей, но плевки его сегодня отрывистые, нервные и через долгие промежутки времени.

Он слушает стоящего перед ним Мак-Ван-Смита.

— Вам угрожает большая опасность, — говорит Мак-Ван-Смит по-японски мягким гортанным голосом. — Какая, еще нельзя сказать. Но большая… Это организация серьезная, с большими возможностями.

— Хрр-тьфу! Что вы сделали?

— Я отправил своего помощника вслед за одним из преступников. Но у них имеются сообщники везде…

— Где ваш помощник?

— Он еще не вернулся, ваше превосходительство.

— Хрр-тьфу!

— Я думаю, ваше превосходительство, — продолжает Мак-Ван-Смит, — что нужно принять немедленно меры к охране вашего превосходительства.

— Хрр-тьфу! Совершенно верно! А что?

— Электрические звонки, приборы, отмечающие колебания пола, обследование потолков…

О-Ой думает. Все предлагаемые Мак-Ван-Смитом мероприятия кажутся ему недостаточными. Наконец, отплевавшись, он решительно произносит:

— Я вас поселю рядом со своей спальней.

— А предложенные мероприятия?

— Хрр-тьфу! Конечно, действуйте. Вам выдадут чек.

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

Дремлет в утреннем тумане город. Тихо на пустынных улицах. Только изредка мелкая дробь шагов где-нибудь по мостовой.

То бежит дежурный кочегар, монтер. Нужно раньше прибыть, приготовить машины, станки, работу для приема тысячной массы рук, которые сегодня, как каждый день, будут ткать, ковать, создавать ценности жизни. Будут обогащать ее силой своих мускулов, нервов, мозга…

Тихо еще на улицах. Но вот: у-гу-у-у-у-у-у… у-у-у-у-у, — постепенно усиливаясь, завывает гудок Дальневосточного завода. За ним второпях, точно обгоняя друг друга в первенстве, сразу разражаются воем десятки сирен в величавой гамме призыва к труду.

Сразу ожили мостовые, ведущие к заводам и мастерским. Наполняются вереницами людей в грязных одеждах с узелками пищи в руках.

Мужчины, женщины, подростки…

И дремлющие заводы, вобрав в себя полагающуюся им жизненную силу, шумят, гудят колесами станков и трансмиссий, приводят в действие лежавшие замертво всю ночь инструменты. Воздух полон звуками ударов, движений, подъемов и падений.

В 8 часов утра завтрак. Неожиданно у кого-то из рабочих за куском хлеба с чаем останавливается взор на только что просмотренном им листе газеты.

— Товарищи, сюда, смотрите.

— Что такое, Игнат? чего ты испугался?

— Товарищи! — У Игната дрожит в руках газета. — Они подозревают, что Штерн у японцев. Ведь если так…

Он недоговаривает. Остальные понимают его мысль без слов.

— Да, — говорит слесарь Ванюшин. — Очень даже вероятно, что они его где-то держат.

— Я говорят, что он уехал в сопки, — кто-то замечает.

— Если он был бы в сопках, — говорит Игнат, наши (намекая на подпольщиков) знали бы.

— Но что ж нам делать? Надо его выручать как-нибудь.

— Выручи, когда мы не знаем даже, где он. Нам нужно протестовать сейчас же, немедленно, всей массой рабочих. Требовать ответственности от японского командования за жизнь Штерна.

— Правильно!

— Мы отпечатаем наш протест в газете. Нас поддержат другие товарищи.

— Верно, Игнат.

Наскоро собравшаяся группа рабочих решает устроить общезаводский митинг.

И вот через час огромное здание одного из цехов наполняется тысячной толпой рабочих. Они оживленно разговаривают между собой, спорят о политике, но мысль у всех одна:

«Нужно выручить Штерна».

Но как?

В заплеванной, накуренной комнате японской гауптвахты — красноармейцы, содержащиеся под стражей. Это — все пленники «4–5 апреля», предательского выступления японцев во Владивостоке.

Среди них оказались и Штерн и старший брат Валентина Сибирского — Орест. С ними также и Буцков. Все они — члены Военного Совета. Захвачены были японцами в штабе в ту же ночь на 5 апреля во время штурма. Но при аресте они не были узнаны и таким образом попали в общую камеру.

Часть красноармейцев их прекрасно знает, но… ни одним намеком не подают ни малейшего подозрения страже.

На гауптвахте свободно и непринужденно, и особых строгостей нет. Ежедневно приводят новых постояльцев и уводят тех, личности коих выяснены. Японцы выпускают рядовых красноармейцев, но пока задерживают красный командный состав.