– Здравия желаем, господин штабс-капитан!

Новиков сел за репетиторский стол, сообщил, что зовут его Сергей Александрович, затем достал небольшой блокнотик и принялся, вызывая кадетов по одному, расспрашивать каждого о месте жительства, о родителях, роде их занятий, братьях, сёстрах, родственниках и иных обстоятельствах воспитанников. При этом он делал неторопливые пометки в своём блокноте. Многие кадеты оказались из военных семей, только Ники и ещё несколько мальчиков были детьми учителей, врачей, адвокатов, а один был даже из семьи священника. Так Новиков познакомился со всеми и после разъяснения некоторых условий внутреннего распорядка Корпуса приказал кадету Плющеевскому, полная фамилия которого, кстати, оказалась Плющик-Плющеевский, вернуть отделение в зал третьей роты, что и было исполнено. С этого момента воспитанники были предоставлены самим себе. Некоторые ушли в спальное помещение, другие обрались к ротному фельдфебелю-каптенармусу с просьбой помочь в подгонке обмундирования, иные разбрелись по Корпусу.

День потянулся дальше в тягостном ожидании новых событий. Никита и Саша отправились знакомиться с Корпусом и в бесцельных блужданиях по коридорам и рекреациям быстро запутались и вскоре заблудились окончательно, потерявшись в бесчисленных помещениях; попадали то в гимнастический зал, то в корпусной музей, то в читальню, то в столовую, а в конце этой экскурсионной прогулки забрели в лазарет, в котором стояло всего несколько коек, впрочем, пустых, что говорило об отменном здоровье воспитанников корпуса.

Вечером третью роту отвели к чаю; через некоторое время случилась перекличка, и новенькие впервые стали в организованный строй. Потом прозвучала команда «отбой», после которой кадеты, раздевшись и аккуратно сложив свои мундиры на прикроватные табуретки, повалились в койки.

В спальном помещении было довольно прохладно, чтобы не сказать – холодно, а одеяльца на кроватях оказались весьма тонки, и мальчики, чтобы побыстрее согреться, свернулись тугими калачиками. Саша уснул мгновенно, сражённый усталостью и необычайными впечатлениями, а Никита, отчаянно замерзая, в тщётных попытках как-нибудь поудобнее умоститься на непривычно жёсткой кровати, долго ещё ворочался, лягался и раскидывал руки по сторонам. Всё крутились в его голове пирожки Нины Ивановны, похабные рожи Коваля и Асмолова, бесконечные анфилады корпуса и тщательно выглаженные койки корпусного лазарета, молодецкие усы каптенармуса, чёрные суконные брюки и красивая красной меди пряжка ремня, и вот, – заслоняя собой все дневные впечатления, надвинулась на Никиту колоссальных размеров статуя Императрицы Екатерины Второй, на которую, войдя в огромную, необъятную Тронную залу, набрели мальчики днём в своих скитаниях, и она со скипетром и державою в руках под сенью гигантских крыльев двуглавого орла нависла над спальней и закрыла своею тенью кровати воспитанников.

Ники задремал, и уже сновидения начали потихоньку овладевать им, но вдруг резкий рывок одеяла и неприятное дуновение холода заставили его проснуться. Он поднял голову от подушки и увидел, что рядом стоит какой-то невысокий человек, лица которого не достигает дежурный синий свет, горящий в преддверии спальни, и этот человек держит в руках его скомканное одеяло. Человек поднёс палец к губам и тихо сказал:

– Только пикни…

И Никита всё понял, но возразить у него не хватило духу. Тёмный силуэт повернулся и пошёл в темноту, через несколько шагов остановился, постелил одеяло Никиты поверх своего и преспокойно улёгся.

Ники встал и отправился в ватерклозет. Вернувшись, он посидел на кровати в сонном раздумьи, злобно лязгнул зубами и лёг. Подушка и простыня остыли, неприятно похолаживая зябнущее тело, они казались ещё более чужими, чем были раньше. Никита горько заплакал. Ему жаль было своей тёплой детской, её привычного устоявшегося запаха, золотого отсвета на оконном стекле, оставляемого уличным фонарём, силуэта сестриной кровати возле противной стены помещения, жаль было ванильного полумрака столовой, откуда в сумерках заходила маменька, и её горячих рук, нежно ложившихся на его стриженный затылок. Он плакал; слёзы, падая на подушку, увлажняли её ткань, и ещё более неприятно было прикасаться к этим влажным местам щекою, потому что в прохладном воздухе ротной спальни они становились совсем уж ледяными. Так измученный обидою, впечатлениями и слезами он и заснул, скрючившись на кровати и засунув ладони под подушку.

Проснулся от холода, ни намёка на рассвет не было в окнах; со времени появления тёмной фигуры прошло, должно быть, часа два, а может, и того меньше. Ноги и руки у него заледенели, нос тоже был как ледышка. В отчаянии и злобе Ники встал с постели и двинулся в то место, где стояла кровать обидчика. Подойдя поближе, он стал в ногах у спящей фигуры, взял в горсть своё одеяло и из всех сил рванул его на себя. Фигура вскочила и села на постели. Не говоря ни слова, Никита собрал одеяло в кучу и пошёл на своё место.

Заснул он в этот раз мгновенно, угревшись в тёплой норе, и остаток ночи проспал без сновидений.

Утром в глухую пустоту кадетского сна неприятно ворвалась дерзкая «повестка» сигнальной трубы, пробудившая всех воспитанников мгновенно и бесповоротно. Ники вскочил, ещё не совсем понимая, где он и что с ним, начисто забыв за ночь вчерашний день и с недоумением оглядывая спальное помещение роты. Возле дверей стоял горнист и с тупым прилежанием трубил «повестку». Кругом с кроватей сыпались кадеты и, быстро подхватив полотенца и туалетные принадлежности, неслись в умывальную комнату, где старались первыми занять места возле длинного ряда мраморных умывальников, расположенных по левой стороне помещения под большим медным прямоугольным ящиком, к которому из большого резервуара была подведена вода. По низу ящика располагались подъёмные стерженьки, точно так, как у садовых умывальников. Ники быстро умылся ледяной водою, причём во время умывания получил несколько обидных тычков и подзатыльников от второклассников, негодующих и громко возмущающихся от того, что новичок занял умывальное место прежде их. По правой стене помещения размещалась низкая мраморная же ёмкость для мытья ног, и когда чья-то наглая рука, схватив Ники за исподнюю рубашку, оттащила его от водяной струйки и откинула в сторону, он по инерции влетел в каменный бортик ёмкости и пребольно зашиб косточку лодыжки.

После умывания кадеты торопились одеться и начистить сапоги до зеркального блеска, но поскольку обувка была из жёлтой кожи, требовалось приложить массу усилий и огромную изобретательность, чтобы она приобрела привычный военный вид.

Ники и Саша старались держаться вместе. К ним подошёл один из старичков и сочувственно спросил:

– Ну что, малявки, как с сапогами-то управляться будем?

И, видя их растерянность, снисходительно добавил:

– Ладно, идёмте за мной, покажу, где щётки и вакса. – И добавил: – Меня Ремпель зовут. Обращайтесь, коли надобность будете иметь… Да, кстати, вон там, в хозяйственной комнате, есть «гербовка» и самоварная мазь, они вам понадобятся, чтобы пуговицы начищать. Увидите там, – «гербовка» – это такая дощечка с прорезью, куда пуговицы вставляются. Потом покажу, как начищать…

Едва управившись с сапогами, Ники и Саша опять услышали «повестку» горниста и увидели, как кадеты стремительно несутся в строй. Дежурный офицер провёл утреннюю поверку, осмотрел воспитанников, наложив на двоих взыскание за нестриженные ногти, и приказал роте следовать в столовую к утреннему чаю. Ники воспринимал всё происходящее словно во сне, настолько странным казалась ему новая обстановка. Привыкши к тихому домашнему пробуждению ото сна в своей тёплой детской, к неспешному одеванию и ленивому умыванию, к чинной, умиротворённой тишине завтрака, он пугался неведомого ритма, стремительного течения событий, обилия незнакомых людей вокруг, диковатой и хаотичной, как показалось ему на первый взгляд, толпы сверстников, а главное – неизвестности впереди, непредсказуемости собственной участи…