— Я не знаю. Звонила его сестра и сказала, что ему совсем плохо…

— Ну, может быть, все не так уж и страшно, — неуверенно попытался утешить ее добрый испанец.

— Это я во всем виновата! Я! — продолжала рыдать несчастная женщина. — И теперь уже ничего не поделаешь!

— Сеньорита, поверьте, все в руках Божьих. Микаэль — молодой, сильный парень. Даст Бог, он поправится и я еще погуляю на вашей свадьбе, — стоял на своем Себастьян. — Вот увидите, что все как-нибудь образуется. Не падайте духом раньше времени, ведь вы же еще не знаете толком, что с ним. Иногда люди выживают после самых ужасных катастроф. Вот моего сына-спелеолога однажды с напарником засыпало в пещере в горах, ногу придавило. Он три дня просидел без воды и света, без медикаментов. Гангрена уже начиналась, вот где беда! И его все-таки нашли спасатели.

— Ужас какой! — Маргарет оторвала заплаканное лицо от спинки сиденья. — Без ноги остался?

— Да нет, даже не хромает. Ну так, слегка. И все равно лазает под землю, что хочешь с ним делай. А мой младшенький, что бы вы думали, сеньорита?.. Заплыл он однажды в море далеко, на спор. Ему тогда двенадцать лет было. А тут, как назло, патрульный катер…

— Это все просто ужасно! — снова зарыдала Маргарет. — Никогда, никогда не выйду замуж и не заведу детей! Вечно с ними случаются всякие ужасные вещи, лучше самой умереть! Ну почему мне так не везет!

— По-моему, не повезло скорее бедняге Микаэлю, — рассудительно заметил Себастьян. — Вы-то целы и невредимы, сеньорита.

— Но каково мне думать, что это из-за меня он попал в аварию!

— А вы не думайте. Лучше вытрите слезы и приведите себя в порядок! — не допускающим возражений тоном скомандовал достойный водитель.

Не отнимая одной руки от руля, он покопался в ящичке на приборной панели и передал на заднее сиденье пачку бумажных салфеток и бутылочку минеральной воды.

— Потом поплачете, дома, когда вас никто не будет видеть. Даже если бедняга Микаэль совсем плох, разве приятно ему будет лицезреть зареванную сеньориту с красным носом? Сами подумайте, теперь уж сделанного не вернешь и вы не должны подавать виду, что переживаете.

— Это еще почему?

— А потому, что, даже если человек умирает, не обязательно рыдать над ним и усугублять последние минуты своими воплями. Это и потом можно сделать. Лучше уж улыбайтесь. В конце концов плохо не вам, а ему, вот и поддержите беднягу. Иначе зачем вы вообще туда едете? Уверяю, что сейчас вокруг Микаэля собралось все его семейство и голосит, как на поминках, — уж я-то их знаю.

Маргарет поспешно утерла слезы и попила воды.

— Вот и замечательно, — похвалил ее Себастьян, посмотрев в зеркало заднего вида. — Будьте ему теперь опорой. Боже мой, сеньорита, чему я вас учу? Да неужели у вас никогда родственники не болели?

— Н-не знаю… нет, не болели. У меня и родственников-то почти нет, — неуверенно пробормотала молодая женщина.

— Что за народ эти англичане! — возмущенно заявил ее утешитель. — Что же вы делаете со своими близкими, когда те болеют? Пристреливаете, чтобы не мучились, а потом едите на завтрак?

— Я… просто не умею… не привыкла… — слабо пыталась защищаться Маргарет.

— Вот и научитесь, — подытожил Себастьян и остановил машину. — Мы приехали. Вылезайте.

— Ой, деньги!.. Я забыла кошелек с наличными. У меня только карточка. Подождите, пожалуйста, я найду где-нибудь банковский автомат…

— Да какие деньги! Что же я буду брать плату с невесты своего приятеля? Вылезайте. И помните, что я вам сказал: никаких слез и воплей. Ни-ка-ких! — И он назидательно погрозил ей морщинистым коричневым пальцем.

— Я все поняла, большое спасибо, сеньор. — Маргарет через силу улыбнулась и открыла заднюю дверцу.

— Я здесь подожду, а то как вы назад-то поедете? — крикнул ей вдогонку добрый старик.

Однако Маргарет уже бежала по каменным ступенькам к входу в невысокое здание из желто-розового известняка. Больница святого Мартина располагалась, судя по виду, в каком-то старинном особняке.

С успехом преодолев различные бюрократические препоны, молодая англичанка оказалась наконец в больничном коридоре, остро пахнущем дезинфекцией и лекарствами.

— Вторая дверь направо, и постарайтесь не утомлять больного, — строго сказала пожилая медсестра, вызвавшаяся послужить провожатой. — Он только что отошел от наркоза. И не будите, если спит. Состояние сеньора Торреса стабильное, но довольно тяжелое. Не кричите и не плачьте. Постарайтесь держать себя в руках.

Маргарет невольно передернуло. К слову сказать, молодая женщина панически боялась больниц, врачей и всего, что с этим связано: специфического запаха антисептиков, непонятных трубок и пищащих приборов, неразборчивых врачебных записей в истории болезни.

Боялась беспомощности. Темноты. Одиночества…

Смерти, я просто панически боюсь смерти, апатично подумала она, тихонько открывая дверь в палату, в которой находился Микаэль. Того, что может произойти и со мной. Того, что может произойти с моими близкими. Уж лучше ничего об этом не знать, закрыть глаза, уехать отсюда за тридевять земель…

Но что же делать, если на жесткой кровати в палате интенсивной терапии, опутанный какими-то проводками и трубками, лежит человек, которого она вроде бы ухитрилась полюбить? Или любовь и просто привязанность длятся ровно до того момента, пока с объектом прилагаемого чувства все в порядке? Пока он может ходить? Пока он смеется и танцует с тобой самбу?

Или же…

Нет, пожалуй, нет. В жизни случается всякое. И с крепко зажмуренными глазами долго не просуществуешь. Не годится оставлять Микаэля в беде.

Маргарет еще раз судорожно вздохнула и вошла в затененную палату, отыскивая взглядом пострадавшего. Внутренне она уже приготовилась к ужасному зрелищу сломанных костей и пробитой головы.

Однако на больничной кровати лежал внешне совершенно не пострадавший испанец, правда пугающе неподвижный и с белой наклейкой на лбу, до самой шеи накрытый тонким одеялом. К приборам, расставленным на стойке около кровати, тянулись полупрозрачные трубки. У изголовья возвышалась капельница с красноватой жидкостью, медленно вытекающей из пластикового флакона.

Возле окна с опущенными жалюзи притулилась сухонькая пожилая дама, с головы до ног облаченная в черное, невзирая на чудовищную жару, царящую на улице. Даже поблекшие седые волосы, чопорно стянутые в тугой узел, прикрывала черная кружевная накидка.

Маргарет нерешительно остановилась в дверях. Незнакомка посмотрела на нее довольно сдержанно, но сделала приглашающий жест. В другой руке она сжимала длиннющие агатовые четки и медленно их перебирала.

Постепенно преисполняясь ужаса перед гробовым молчанием, оживляемым лишь тихим попискиванием кардиомонитора, молодая женщина тихонько подошла к кровати и села у изголовья. В неверном свете приборов неподвижное лицо Микаэля казалось зеленоватым, неестественно спокойным. Всю жизнеутверждающую смуглость смыла с него больничная атмосфера. Или это просто так кажется из-за того, что закрыты окна?

Только волосы остались прежние. Темные, волнистые, они разметались по ослепительно-белой подушке, не желая мириться с унынием и вялой стерильностью палаты. Маргарет опустилась на краешек жесткого стула для посетителей и судорожно перевела дыхание.

Надо сказать, что она совершенно не представляла, что теперь полагается делать. Да к тому же до слез жалела своего красавца испанца, который почему-то не собирался незамедлительно открыть глаза и произнести что-нибудь язвительное, в своем неповторимом духе.

Дама в черном, не говоря ни слова, сверлила ее спину пронзительным взглядом черных глаз. Маргарет чувствовала строгий оценивающий взор лопатками, не было нужды даже оборачиваться.

Мать, обреченно подумала молодая женщина, чувствуя себя все неуютнее. Ну и чего она от меня ждет? Сдержанных рыданий? Обморока по всем канонам театрального искусства? Чтобы я наконец представилась? Что мне делать-то?