Боги мои, я вас молю (ит.).

Через полчаса в Загазиге я был уже Амонасро, молящим царя Египта сохранить жизнь эфиопским пленникам в “Ma tu, re, tu signore possente”.

Но ты, справедливый царь, будь милостив к нам (ит.).

Проезжая через Эль Аббасу, я был Радамесом, исполняющим “Fuggiam gli adori nospiti”, и на сей раз открыл окна машины, чтобы эта несравненная, любовная песнь могла достичь ушей феллахов, храпящих в своих лачугах, и, может быть, даже смешаться с их снами. Когда я въезжал в Исмаилию, было шесть часов утра и солнце высоко стояло в молочно голубом небе, но сам я вместе с Аидой был все ей заточен в ужасной темнице, выпевая “О terra, addio; addio valle di pianti”**.

Бежим от этих стен (ит.).

* Прощай, земля, прощай, приют всех страданий (ит.).

Как быстро закончилось путешествие. Я подъехал к отелю. Служащие только начинали шевелиться. Я заставил их шевелиться быстрее и получил лучшую из имевшихся там комнат. Простыни и одеял на кровати выглядели так, будто на них двадцать пят ночей подряд спали двадцать пять немытых египтян; я стянул их собственными руками (после чего натер руки антисептическим мылом) и заменил собственным постельным бельем. Затем я завел будильник и проспал два часа крепким сном.

На завтрак я заказал тосты и яйцо пашот. Когда блюдо прибыло - поверьте, у меня поднимается тошнота, даже когда я пишу об этом, - я увидел что на желтке лежит иссиня-черный курчавый волос дюйма три длиной. Это было уж слишком. Я вскочил из-за стола и бросился вон. Швырнув кассиру деньги, я крикнул “Addio, addio valle di pianti” и с этими словами отряхнул грязный прах отеля со своих ног.

Ну а теперь Синайская пустыня. Какая благодатная перемена ждала меня. Настоящая пустыня - это одно из наименее загрязненных мест на земле, и Синай не исключение. Дорога через него - узкая полоса черного гудрона на протяжении ста сорока миль с одной заправочной станцией и кучкой лачуг на полпути до Иерусалима в местечке под названием Бир-Ровд-Салим. И все. Остальное - абсолютно необитаемая пустыня. Обычно в это время года стоит жара, и необходимо иметь при себе питьевую воду на случай поломки машины. Поэтому я остановился у какой-то лавки на главной улице Исмаилии, чтобы наполнить запасную канистру. Я вошел и обратился к хозяину. У него была ужасная трахома. Сыпь на поверхности нижних век была такая, что веки наползали на глазные яблоки, - устрашающее зрелище. Я спросил, не продаст ли он мне галлон кипяченой воды. Он подумал, что я спятил, и еще больше уверовал в это, когда я настоял на том, чтобы проследовать за ним в мрачную кухню, дабы убедиться, что он все сделает как надо. Он наполнил чайник водой из-под крана и поставил его на керосинку. Она едва теплилась. Владелец лавки всем своим видом показывал, что очень гордится ею и ее работой. Он стоял и, склонив голову на плечо, с восхищением смотрел на керосинку. Затем он ясно дал мне понять, что лучше бы мне уйти из кухни и подождать его в лавке. Он сказал, что, когда вода закипит, он ее принесет. Я отказался. Я стоял и, как лев, следил за чайником, а тем временем перед моими глазами во всем ее ужасе возникла утренняя картина: яйцо, желток и волос. Чей это волос прилип к желтку яйца, поданного мне на завтрак? Конечно, это был волос повара. А когда, о Боже, этот повар в последний раз мыл голову? Скорее всего, никогда. Отлично. Тогда у него наверняка вши. Но вши сами по себе не вызывают выпадения волос. Однако что явилось причиной попадания волоса повара на крутое яйцо, пока он этим утром выкладывал его из кастрюли на мою тарелку? Любое явление имеет причину. А в данном случае причина более чем очевидна. Голова повара была покрыта гнойной сыпью. И следовательно, волос, длинный черный волос, который я мог легко проглотить, не будь я начеку, тоже кишел миллионами и миллионами живых патогенных кокков, точное ученое название которых я, к счастью, позабыл.

Вы спросите: мог ли я быть абсолютно уверен, что повар покрыт гнойной себорейной сыпью? Нет, абсолютно нет. Но в таком случае у него непременно был стригущий лишай. А что это значит? Я слишком хорошо знал, что это значит. Это значит, что десять миллионов микроспор оседлали его жуткий волос, готовые войти мне в рот. Меня начало подташнивать.

- Вода закипает, - торжественно объявил владелец лавки.

- Пусть покипит, - сказал я ему, - еще минут восемь. Ты что, хочешь, чтобы я тифом заболел?

Сам я никогда не пью простую воду, если можно этого избежать, какой бы чистой она ни была. Простая вода не имеет вкуса; я, конечно, пью чай или кофе, но все же стараюсь устроить так, чтобы для их приготовления использовали бутылочную “Виши” или “Мальверн”. Я стараюсь не употреблять воды из-под крана. Вода из-под крана - дьявольское зелье. Часто это ни больше ни меньше чем очищенные сточные воды.

- Скоро эта вода превратится в пар, - улыбнулся хозяин зелеными зубами.

Я сам поднял чайник и перелил содержимое в канистру.

Вернувшись в лавку, я купил шесть апельсинов, небольшой арбуз и английского шоколаду в добротной упаковке. Затем возвратился в “лагонду”. Наконец-то.

Через несколько минут я ехал по шаткому мосту через Суэцкий канал чуть выше озера Тимзак; впереди лежала плоская сверкающая пустыня, и узкая гудроновая дорога черной лентой уходила к самому горизонту. Я сбавил скорость до обычных шестидесяти пяти миль в час и открыл боковое окно. Воздух, ворвавшийся в салон, был подобен дыханию раскаленной печи; время близилось к полудню, и солнце нещадно жгло крышу машины. Термометр показывал 103 градуса по Фаренгейту. Но, как вам известно, немного тепла мне никогда не помешает, если я сижу спокойно и одет соответствующим образом, - а сейчас на мне были кремовые льняные брюки, тонкая белая рубашка и галстук из паучьего шелка очаровательного зеленого цвета. Я чувствовал себя вполне уютно и в полной гармонии с миром.

Минуту-другую я забавлялся мыслью en route исполнить еще одну оперу - на сей раз я был настроен на “Джоконду”, - но, пропев две строчки вступительного хора, я начал слегка потеть, а посему опустил занавес и закурил сигарету.

Я проезжал через самые скорпионьи в мире места, и мне не терпелось остановиться и порыскать по округе, прежде чем я доберусь до заправочной станции в Вир-Ровд-Салиме. С тех пор как час назад я покинул Исмаилию, мне не встретилось ни одной машины, ни одного живого существа. Это радовало. Синай - настоящая пустыня. Я затормозил на обочине дороги и выключил мотор. Мне хотелось пить, и я съел апельсин. Затем надел белый тропический шлем и медленно выбрался из машины, моей уютной раковины краба-отшельника, на солнце. Минуту я стоял неподвижно посреди дороги, жмурясь от окружающего меня ослепительного сияния.

Жгучее солнце, огромное раскаленное небо и под ними со всех сторон бледное море желтого песка - ландшафт не совсем из этого мира. Вдалеке, к югу от дороги, виднелись горы, голые, терракотового цвета горы, отливающие синью и пурпуром; они неожиданно поднялись из пустыни и истаяли в жарком мареве на фоне неба. Стояла всепоглощающая тишина. Ни голосов птиц, ни стрекота насекомых, и у меня появилось странное чувство, будто я, как божество, здесь один посреди великолепия этого знойного нечеловеческого ландшафта, будто я на другой планете, на Юпитере или на Марсе, или в еще более уединенном и пустынном месте, где не растет трава и облака не багровеют.

Я подошел к багажнику машины и вынул морилку для насекомых, сачок и лопатку. Затем свернул с дороги и ступил на раскаленный песок. Я медленно прошел ярдов сто в глубь пустыни, обшаривая глазами землю. Я искал не скорпионов, а норы скорпионов. Скорпион - криптозойское, ночное существо и днем скрывается либо под камнем, либо в норке, в зависимости от вида. Только после захода солнца он выползает на охоту.