На следующее утро, сразу после завтрака, горничная принесла письмо от мистера Джервиса, сообщив, что посыльный сразу же ушел и ответа не требуется.

Холмс, обычно вскрывавший письма аккуратно, на сей раз, вопреки своему обыкновению, разорвал конверт резким движением. Пока он читал, я видел, как по его бледному от усталости лицу растекается краска досады.

– Черт бы побрал его наглость, – пробормотал он. – Прочтите-ка, Ватсон. Не припомню случая, чтобы клиент обращался ко мне в подобном тоне.

Меня не пришлось упрашивать. Послание было кратким – и действительно почти оскорбительным:

– Довольно холодная отповедь, не так ли, Ватсон? – с большим облегчением я обнаружил, что мой друг не просто сумел преодолеть гнев, но неожиданно развеселился. – Я буду очень удивлен, если в ближайшее время этот «Совет» не примется горько сожалеть о своем решении, потому что дело ни в коем случае не является столь простым, как думает наш приятель Лестрейд. Как бы там ни было – поздно: теперь я, конечно, откажусь представлять интересы этих банкиров даже в том случае, если они приползут на брюхе. Единственно, о чем можно сожалеть, так это о том, что мы не довели до конца это расследование: уже сейчас ясно, что оно содержит ряд совершенно необычных и очень интересных особенностей.

– То есть вы не считаете, что Лестрейд сумел взять правильный след?! – воскликнул я в изумлении.

– Поживем – увидим, Ватсон… – на лице Холмса появилось загадочное выражение. – Помните: Бут еще отнюдь не арестован, даже если Лестрейд свято уверен, что это лишь вопрос времени.

Больше мне так ничего и не удалось из него выжать…

В результате того что шеффилдские банкиры столь грубо отказались от услуг моего друга, мы вместо расследования провели замечательную неделю в маленькой деревушке Хэйтерсайдж на окраине Дербиширских торфяных болот. Это отличная местность, сочетающая лучшие достоинства курортных и туристских краев, так что в Лондон мы возвратились по-настоящему отдохнувшими. Я даже подумал, что нет особых причин сетовать на бестактность мистера Джервиса, раз уж из-за его письма импровизированный отпуск превратился в настоящий.

Моя жена еще не возвратилась из Швейцарии, а у Холмса, как выяснилось, пока что не было новых дел. Прежде мне в таких случаях случалось переселяться на Бейкер-стрит, но на этот раз я, наоборот, уговорил Холмса погостить в моем доме.

Конечно, мы внимательнейшим образом продолжали следить за новостями о деле Джейбса Бута, которое журналисты уже успели окрестить «Шеффилдским подлогом». В газетах регулярно публиковались так называемые «отчеты о преследовании преступника», которые создавали впечатление, будто полиция и вправду следует по пятам за похитителем шести тысяч, но на самом-то деле подлинных новостей не было, как не было и преследования – да и не могло быть: во всяком случае, до тех пор пока корабль не прибыл в Нью-Йорк. В основном на газетных страницах содержались умозрительные описания душевных мук виновника, который, «нервно озираясь и скрывая внутреннюю дрожь, расхаживает по палубе «Эмпресс Квин». Горделивое судно неостановимо движется сквозь безжизненные просторы Атлантики – а рука правосудия, столь же неумолимая, уже протянулась над ним, готовая схватить преступника в тот самый миг, как он ступит на землю Нового Света». После очередного прочтения подобной заметки Холмс улыбался все более и более загадочно.

Наконец настал день, когда «Эмпресс Квин» должен был достигнуть Нью-Йорка; я не мог не заметить, что на лице Холмса, обычно столь непроницаемом, все-таки проступило потаенное беспокойство, когда он развернул вечернюю газету. Но случай распорядился так, что нашему неведению суждено было продлиться: газета коротко извещала читателей, что судно благополучно прибыло к Лонг-Айленду в шесть утра, однако на борту был зафиксирован случай холеры, поэтому нью-йоркские власти, в соответствии с установленной процедурой, оказались вынуждены поместить лайнер в карантин, и ни одному из пассажиров или членов команды не будет разрешено сойти на берег ранее чем через двенадцать дней.

Но уже два дня спустя в газетах появилась более полная информация. Отныне можно было считать твердо установленным, что Бут находился на борту «Эмпресс Квин». Дело не только в том, что его имя присутствовало в списке пассажиров: Бута опознал один из инспекторов санитарной службы, посещавших корабль. Инспектор не только видел этого человека на близком расстоянии, но и разговаривал с ним. Все приметы, список которых был отправлен по телеграфу, совпадали, ошибка исключена.

Кроме того, газеты превозносили действия инспектора Лестрейда из Скотленд-Ярда, который «не только с величайшей прозорливостью вычислил единственно возможный маршрут побега и своевременно предупредил американскую полицию, но и сам немедленно ринулся вслед за подозреваемым, забронировав место на ближайшем по времени отправления лайнере, едва лишь пришли вести из Нью-Йорка. Инспектор прибудет на место даже раньше десятого числа, когда будет снят карантин, так что он не только лично осуществит арест, но и доставит преступника в Англию!»

Мне нередко приходилось видеть моего друга удивленным, но не помню ни единого случая, чтобы что-либо поразило его так, как содержание этой газетной заметки. Причины этого остались за пределами моего понимания, ведь, на мой взгляд, именно такого развития событий и следовало ожидать. Тем не менее Холмс весь день просидел почти неподвижно, с застывшим лицом, уставившись в одну точку. Даже свою любимую старую трубку он так ни разу и не закурил, хотя все время вертел ее в руках.

– Знаете, Ватсон, – сказал он ближе к вечеру. – Кажется, это даже хорошо, что меня вынудили устраниться от расследования того шеффилдского случая. Судя по тому, как там все обстоит на самом деле, я имел шанс выставить себя беспросветным глупцом!

– Мой дорогой друг! Почему?! – изумился я.

– Потому что я с самого начала определил, как не должен был поступать наш подозреваемый. А поскольку он, вопреки всем моим выводам, на самом деле, видимо, поступил именно так – то, получается, я катастрофически ошибся…

В течение нескольких следующих дней Холмс выглядел чрезвычайно подавленным. Я не удивлялся этому: разумеется, осознание того, что в своих выводах он допустил серьезную ошибку и, более того, выстроил на ее основе ложную цепь рассуждений – все это могло крайне расстроить и менее уверенного в своем интеллекте человека.

Наконец наступило роковое десятое сентября: день, когда Бут должен был вместе с другими пассажирами выйти из карантина и сразу же подвергнуться аресту[17]. Нетерпеливо, но напрасно мы просматривали все вечерние газеты: ни в одной из них не было ни единого слова по интересующему нас поводу. Утро одиннадцатого сентября тоже не принесло каких-либо новостей. В вечерних газетах информация все-таки появилась, но совсем не та, которую ждали: там была опубликована короткая заметка, в которой содержался намек, что преступнику снова удалось скрыться.

В течение нескольких следующих дней газеты были полны самых противоречивых слухов. Фактов не было ни у кого, поэтому репортеры дружно ударились в область догадок. Единственное, на чем сходились все (и немудрено: только этот факт был подтвержден по трансатлантическому телеграфу!), – это информация, что инспектор Лестрейд возвращается домой один, без арестанта. Ожидалось, что он прибудет в Ливерпуль семнадцатого или восемнадцатого.