Подобной компании Дробот не особо радовался. Подозревал – Дерябин чувствует то же самое по отношению к нему. Но другой компании у каждого из них не было.

Из двух взводов после атаки истребителя уцелело только четверо бойцов, ехавших в кузове головной машины. Остальным «фокке-вульф» не дал ни единого шанса: очереди били сверху, пули попадали в головы, рассекали грудные клетки, а четверым удалось уцелеть только потому, что в общей свалке их прикрыли собой мертвые. Если кто-то из попутчиков Дробота с Дерябиным также укрылся за телами убитых, дело довершил взрыв.

– Надо, наверное, вытащить, – сказал Роман, кивнув на объятую огнем полуторку.

– Вот ты и полезешь, – кивнул Дерябин, вытирая с лица пот и грязь.

Ясно, что никто не собирался тащить трупы из огня. Уцелевшая полуторка тоже ни на что не годилась – правое колесо оказалось пробитым. Поняв, что среди уцелевших он единственный офицер, Дерябин принял командование. Когда Дробот потянулся за винтовкой одного из убитых, особист пресек попытку вооружиться резким:

– Не трогать!

Обернувшись на крик, Роман снова увидел в руке Николая пистолет, перевел взгляд на ничего не понимающих солдат, пожал плечами, сделал шаг назад.

– А если бой принять придется, товарищ старший лейтенант?

– Гражданин, – жестко уточнил Дерябин. – И тебе не придется, боец.

– Это почему?

– Противник далеко. Если нарвемся на кого – тебя сначала расстреляю. Ты военный преступник и потенциальный дезертир.

– А что, трибунал уже был? – Роман сделал наивное лицо.

– Сейчас я твой трибунал. Пока к своим не выйдем.

Дробот решил больше вопросов не задавать.

Перед тем как двинуться, Дерябин что-то долго высматривал в кузове. Наконец, видимо найдя нужное, забрался туда и прямо на глазах остальных принялся снимать с мертвого бойца сначала шинель, потом – гимнастерку. Прямо там, не вылезая из кузова, особист сбросил свою гимнастерку с погонами, которые выдавали его принадлежность к командному составу НКВД, быстро переоделся. Закончив перевоплощение, порылся в карманах своего брошенного обмундирования, достал документы, только после этого спрыгнул на землю. Понимая, что должен элементарно объясниться, сказал отрывисто:

– Еще неизвестно, куда выйдем. Мне лишний раз формой светить ни к чему. Она не меняет сути, товарищи бойцы. Я остаюсь старшим по званию, и на время следования вы все обязаны мне подчиняться.

– Ты – мародер, – вырвалось у Дробота.

Солдаты, привыкшие робеть перед любым офицером НКВД, дружно посмотрели на него.

– Что ты сказал? – тихо, даже зловеще переспросил Дерябин, хотя все прекрасно слышал.

– Трус и мародер, – теперь Роман говорил смелее, голос звучал звонче. – Если выйдем к нашим, я первым доложу начальству о твоем поведении. А вот ребята меня поддержат. Меня пускай судят, хрен с ним. Только и ты почешешься.

– Отставить, – Николай не кричал, говорил ровно, но именно этот тон не предвещал ничего хорошего.

– Я все сказал.

– Ну, тогда данной мне властью, именем…

Не договорив, от чьего имени собирается действовать, Дерябин в который раз выхватил пистолет, теперь уже из кармана рваной солдатской шинели. Выстрелить не успел: двое бойцов, не сговариваясь, кинулись на него с разных сторон. Один вывернул руку, заставляя пальцы разжаться. Другой обхватил Николая за талию. Особист оказался здоровым и крепким не только с виду, ему даже в таком положении удалось освободиться, но остальные свидетели вышли из ступора, навалились разом, прижали старшего лейтенанта к борту машины.

– Вы ответите! Вы все ответите! – орал Дерябин.

– Больно-то не пугай, – проговорил черноусый солдат лет тридцати. – Тут война кругом да чисто поле, товарищ командир. Вона, сколько людей до своих уже никогда не доберутся. Одним больше, война спишет. Понял?

– Отпустите, – проговорил особист уже более спокойно.

– Так-то лучше.

Его перестали держать. Дерябин одернул гимнастерку, машинально отряхнул шинель, протянул руку. Пистолет вернули, Николай опустил его в карман, исподлобья оглядел стоявших напротив людей, чуть дольше задержал взгляд на Дроботе. Затем распрямил спину, голос снова обрел командные нотки.

– Значит так. Повторяю для тех, у кого есть вопросы. Рядовой Дробот направляется в Особый отдел фронта для проведения следствия. Он совершил проступок, который в военное время определяется как преступление. У меня приказ доставить его, и я приказ выполню. Вы мне в этом поможете. А я даю слово офицера, что забуду о том, как ты, – для убедительности он показал пальцем на черноусого, – угрожал убийством офицеру НКВД, – выдержав короткую паузу, продолжил: – Учитывая особые обстоятельства, боец Дробот может взять оружие. Но по прибытию на место назначения или же – в ближайшую воинскую часть ты, Дробот, обязан будешь его сдать. Понятно?

– Так точно, – ответил Роман скорее по армейской привычке, чем в самом деле собираясь вытягиваться перед этим старшим лейтенантом.

Он подобрал винтовку. После чего их маленький отряд двинулся на восток, надеясь уже к вечеру, в худшем случае – к ночи выйти к своим. Карту Дерябин нашел в планшете убитого в кабине офицера.

Темнело рано. Быстро опустившаяся сырая ночь не стала для них главным препятствием. Когда услышали впереди раскаты канонады, пошли на звук, а через несколько часов наткнулись в лесу на группу солдат, которую вел сержант-взводный, и поняли несколько неприятных для себя вещей.

Первое: они все-таки сбились с пути, хоть и ненамного.

Второе: утром истребитель появился не зря – на одном из участков фронта внезапно прорвались немцы, стремительный маневр обеспечивался поддержкой с воздуха, и этот неполный взвод – все, что осталось от пехотного батальона, принявшего на себя основной удар.

Наконец, третье и самое неприятное: сейчас все они, сами того не подозревая, оказались во вражеском тылу. Нужно было выбираться и вести себя осторожнее.

Когда под утро их небольшой отряд нарвался-таки на немцев, Дробот подумал не о том, что вот сейчас им всем крышка, а о Николае Дерябине – это ведь он взял под свое командование всю вновь образовавшуюся группу, он вел ее и под его руководством они окончательно сбились с пути. Хотя много позже, когда всех, кто уцелел в коротком и отчаянном бою, везли в тыл врага, в лагерь, он честно признался себе: особист тут все же ни при чем. Просто ему хотелось, чтобы Дерябин оказался виноватым, а на самом деле, если не считать случая в грузовике, старший лейтенант в целом действовал грамотно.

То, что произошло с ними, не было чем-то из ряда вон выходящим на войне. Особенно когда в условиях контрнаступления противника положение на фронтах меняется даже не с каждым днем, а с каждым часом.

В чутье Дерябину тоже не откажешь, решил Дробот. Немцы не поняли, что взяли в плен офицера, тем более – особиста: документы тот выкинул сразу же, как только группа столкнулась с врагом.

Это было первое, что сделал Дерябин перед тем, как дать команду «к бою»…

Их первое хмурое лагерное утро началось с построения.

Главной фигурой был немецкий офицер в черном кожаном плаще, который стоял перед строем, поставив ноги на ширине плеч. Он что-то негромко сказал Лысянскому. Полицейский прокашлялся и гаркнул:

– На кого покажу – два шага вперед!

Затем он пошел вдоль рядов пленных, внимательно всматриваясь в лица. Когда прозвучало первое: «Ты!», до Романа тут же дошло – Лысянский узнает и выкликает новоприбывших. Значит, память хорошая, подумал Дробот почему-то. И приготовился делать два шага из строя. Следом за ним вышел Дерябин, он по-прежнему держался рядом. Когда вышли все двенадцать, офицер удовлетворенно кивнул и заговорил по-немецки. Лысянский переводил, как мог, хотя получалось у него скверно. Роман, в профессорской семье которого немецкий учили с детства, не ограничиваясь школьной программой, понимал офицера хорошо. Попутно сделал вывод: полицай в немецком языке не смыслит ни бельмеса, просто выучил отдельные слова и фразы, а сейчас даже не переводит – просто, видимо, повторяет то, что офицер уже говорил не раз и не два, не меняя сути.