Я вижу, Сэм принес булочки. Здесь пекут собственную сдобу, очень вкусную, вы уже пробовали круассаны, а булочки еще вкуснее. Взять по паре? Одну? Хорошо, я сейчас… И еще по чашке кофе?

Вот. Так на чем я… Да, фермионы, бозоны. Вообще-то, это квантовая физика, а Хэмлин занимался космологией, далекими галактиками, Вселенной. Казалось бы, что ему бозоны? Как говорил Остап Бендер, «к Госстраху, который я на данный момент представляю, это никакого отношения не имеет». Бендер – это… Как вам сказать… Для русской литературы он примерно, как граф Калиостро для… Нет, Калиостро – немного не то, извините. Или… Не знаю, сразу и не вспомню. По-моему, нигде, кроме русской литературы, нет такого персонажа, как Бендер. Серьезно. Это… как вам сказать. Авантюрист. Жулик. Умный. Веселый. Острослов. Феликс Круль? М-м… Есть что-то… Неважно. Я совсем отвлекся, просто Бендер один из моих любимых персонажей, и мне хочется его цитировать к месту и не к месту. Перевести? Если бы я мог…

Да. Казалось бы, где фермионы с бозонами, а где галактики и Вселенная? Представьте, Сара, как я удивился, когда в статье Хэмлина прочитал такие слова: «Поскольку каждая частица описывается своей волновой функцией, то и ансамбли частиц, в том числе Вселенная, тоже могут быть описаны волновыми функциями. Следовательно, Вселенная представляет собой либо фермион, либо бозон». Представляете, Сара? И дальше Хэмлин очень изящно выводит и решает уравнения, и делает заключение: «Вселенная может быть описана волновыми функциями Шредингера, как частица, подчиняющаяся статистике Ферми-Дирака».

Но это не все! Дальше Хэмлин пишет, и я представляю, что сказал об этой фразе рецензент. Цитирую по памяти, конечно: «Поскольку Вселенная – фермион, то отсюда с неизбежностью следует, что определенные классы объектов могут существовать лишь в единственном числе, поскольку возникновение множества (начиная с эн, равного двум) таких объектов (классов объектов) нарушает статистику Ферми-Дирака, которой подчиняется…» Там очень длинное предложение, я точно не помню. Вы уловили смысл? Простите, я не должен был спрашивать, я и сам сначала не уловил. Но когда вчитался… Понимаете, я тоже занимаюсь подобными вещами, но это сейчас, в начале двадцать первого века! А тогда, семьдесят лет назад…

Вы смотрите на часы, я вас совсем заговорил? И главное, ничего не объяснил толком, только еще больше запутал. Есть еще рукопись Хэмлина, даже более странная, во всяком случае, для физика. Неожиданная. Сара, я уверен, что смерть Хэмлина и его работы… Да, я понимаю, одно никак с другим не связано. Не может быть связано. В том смысле, что связь эта не видна. Но спросите себя: почему странный ученый Хэмлин так странно умер именно тогда, когда собирался опубликовать странную статью, объясняющую смысл двух своих предыдущих странных статей? И почему вы именно сейчас нашли в архиве лист с описанием давней трагедии и именно сейчас попытались понять, что все-таки произошло? Именно сейчас поехали в Лондон, а потом в Кембридж, а я именно сейчас оказался здесь, и почему моя работа так похожа… Я еще не рассказал, чем занимаюсь, но поверьте… Невероятно, чтобы мы случайно встретились здесь, в кафе! Вот именно, синхронистичность. Вы читали Юнга? Значит, мне не нужно объяснять…

Вам пора, я вижу. Вас ждут в Бакдене? Сара, извините, я, наверно, кажусь вам назойливым… Мне хотелось…

Дождь лил, как из ведра.

– Так тут и бывает в октябре, – сказала Сара, не решаясь выйти. На ней была вязаная кофточка и длинная юбка из твида, она чувствовала себя в этой одежде свободно, такой был ясный день, и она совсем забыла о том, как тут обычно бывает в октябре. – Зонт остался в машине, а машина на углу Мэдингли-роуд.

– Подождите, Сара, – предложил Алекс, – сейчас я… Минуту, хорошо?

Он исчез, и у Сары оказалась не минута, а пять, чтобы подумать о новом знакомом. Алекс в ее схемы не укладывался. Не пытался красоваться, рассказывать смешные истории (интересно, почему мужчины, даже вполне степенные, уверены, будто, рассказав женщине смешную историю, сразу если не завоевывают ее внимание, то заставляют принять себя всерьез?). Совсем наоборот – пришел в возбуждение, услышав о Хэмлине, и в ответ долго и, в общем-то, нудно, если честно, рассказывал не интересные ей научные теории… То есть, не то чтобы совсем не интересные, но… Почему ей показалось, что у нынешнего Алкина и тогдашнего Хэмлина есть что-то общее? Может, научная одержимость? Скорее что-то иное, хотя одержимость тоже. И странная эта синхронистичность. Такое ощущение, будто некая сила подводила их друг к другу. Сара могла прийти в кафе на час позже или раньше, могла не прийти вовсе, а сразу поехать домой, могла даже и в обсерваторию не заезжать, ограничиться неудачей в Ярде и забыть об этой истории. В конце концов, она должна была всего лишь оцифровать документ, а не заниматься расследованием, в котором, если честно, ничего не понимала.

– Вот, – сказал Алкин, появившись с огромным прозрачным зонтом, под которым они легко поместились вдвоем и еще осталось место для третьего. Сара сразу подумала о Тайлере, ей стало неприятно, будто он действительно протиснулся между ней и Алексом, толкаясь крепкими локтями. – Побежали, это зонт Марии, буфетчицы, я обещал вернуть.

Зачем он объясняет? Что еще за Мария? У него с ней… Господи, глупости какие приходят в голову. Ей было приятно бежать мимо странной скульптуры («памятник неизвестному телескопу», как она ее мысленно назвала) и длинного административного здания к воротам, где им помахал из-под козырька охранник, по тротуару, где уже бежал водный поток, мутный, желтый, обычный… Левый рукав успел промокнуть, а правой рукой она держала Алкина за локоть, он смотрел под ноги, но то и дело влетал в лужи и вскрикивал. Сара обратила внимание, что мокасины на нем совсем дешевые, итальянские, наверняка внутри вода, сейчас развалятся, и назад Алкину придется возвращаться босиком, а как он потом поедет к себе… на чем, кстати?

– Послушайте, – сказала Сара, когда они подбежали к ее серому «форду», одиноко мокнувшему, приткнувшись к тротуару сразу за поворотом на Мэдингли-роуд, – давайте я вас домой подвезу. Дождь, похоже, нескоро кончится, зонт не ваш, как вы добираться будете?

– Да так…

– Решайте, – требовательно сказала она, подумав, что от быстроты ответа будет зависеть ее о нем окончательное мнение, почти уже сложившееся, осталось только нанести небольшой штрих.

– Хорошо, – сказал Алкин. – Спасибо.

– Вам, наверно, нужно забрать свои вещи? – сделала Сара попытку дать событиям обратный ход.

– Не нужно, – решительно сказал Алкин. – Полежат до завтра.

– А зонт? Эта ваша Мария…

Почему она так сказала?

– У нее есть другой, – быстро отозвался Алкин.

И открыл перед ней дверцу со стороны водителя. Порыв ветра едва не вырвал зонт из его руки. Алкин сложил упиравшийся изо всех сил зонт, забросил на заднее сиденье, мгновенно вымок до нитки и плюхнулся рядом с Сарой, обдав ее брызгами.

– Ненавижу воду в виде дождя, – сказал он. – Но обожаю дождь в виде струй за окном, особенно когда в комнате тепло и сухо, трещат дрова в камине, а ты сидишь в кресле, укрыв колени пледом, и читаешь…

– Агату Кристи, – подхватила Сара, выруливая на шоссе и почти ничего не видя из-за струй, заливавших ветровое стекло, несмотря на все усилия дворников.

– Нет! – воскликнул Алкин. – Я имел в виду Хэмлина.

Сара не хотела говорить о Хэмлине, он отвлекал от дороги и от самого Алкина, который был ей сейчас много интереснее давно погибшего ученого.

– Куда? – спросила она.

– До второго светофора, там направо по Вилберфорс, а потом налево по Кларксон.

Поехали. Что-то происходило снаружи, впереди мелькали и исчезали габаритные огни, будто машины возникали из четвертого измерения и проваливались, не задерживаясь, куда-то еще. Сара едва не пропустила светофор, зеленый глаз возник неожиданно, и она резко вывернула руль. Алкин, сложив руки на груди, командовал «вперед», «направо», «налево» и, наконец, «стоп, приехали».