В Равенсбрюке доктор Шеффер особо отличала самых гнусных и самых подлых среди персонала, а также среди уголовниц и проституток. Горе было тем девушкам и молодым женщинам, которых она приглашала на свои вечеринки для избранных. После этого они чаще всего либо попадали в газовые камеры, либо умирали от «сердечного приступа» вследствие сделанного им вливания смертельной дозы какого-нибудь препарата. Быть выбранной Большой Бертой означало быть приговоренной к скорой смерти. Некоторые заключенные, еще сохранившие остатки былой красоты, мазали себе лица сажей или землей, чтобы не быть замеченными воинственной амазонкой, которая больше всего на свете любила забавы с молодыми и унижение тех, кого себе подчиняла. За долгие годы она привыкла к тому, что ее сотрудники, а потом и заключенные лагеря дрожали перед ней. Вот почему протест Сары вызвал в ней неописуемое изумление и ярость.

Четыре года немецкой оккупации, поборы, последовавшие за освобождением Франции, атмосфера ненависти и подозрительности, захлестнувшая страну, наконец, нищета до основания разрушили простые, обывательские представления Альбертины и Лизы де Монплейне. Война закончилась, но прежний порядок жизни не восстанавливался. Сестры превратились в старушек, постоянно дрожащих перед неведомым будущим. Раньше они думали, что с окончанием сражений придет конец и лишениям. Но с течением времени для них становилось все более очевидным, что никогда уже не вернется спокойная довоенная жизнь. Трудности повседневного существования были такими же, как и в самые тяжелые годы: ограничения в потреблении продуктов, тканей, угля, продовольственные карточки, нескончаемые очереди у дверей пустых лавок. Хорошо еще, что подторговывала Лаура. Без этого они не смогли бы вообще прожить, тем более что деньги у них были на исходе.

Но еще хуже было моральное состояние сестер. Позор Франсуазы пал и на их головы. Друзья посещали их все реже и реже. Лиза была неутешна от того, что растеряла партнеров по бриджу. Альбертина внешне проявляла большую стойкость, но внутренне страдала еще сильнее. Она упрекала себя в том, что не сумела уберечь дочерей своей племянницы Изабеллы и не смогла противостоять действиям Леа и сомнительным торговым операциям Лауры. Бедняжка не находила утешения даже в молитве, ибо потеряла веру. В этом была ее глубокая личная драма. Она часто думала об отце Адриане, и только боязнь причинить боль дочерям своей дорогой Изабеллы и особенно сестре Лизе, которую она не переставала считать ребенком, не позволила ей лишить себя жизни по примеру доминиканца.

Потеря состояния стала наконец очевидной для сестер де Монплейне. За ними сохранились только квартира на Университетской улице да маленький домик в Лангоне, который они когда-то купили по совету Пьера Дельмаса, чтобы с приближением старости находиться поближе к милой Изабелле. Их старый нотариус заявил без обиняков: им остается продать квартиру и поселиться в Лангоне. Но в таком случае, что будет с Франсуазой и ее мальчиком, с Лаурой и с Леа, на которой лежала ответственность за Шарля? На этот вопрос они получили ответ от Франсуа Тавернье, который навестил их, будучи проездом в Париже.

— Вы приняли правильное решение — покинуть столицу, — сказал он.

— Но где будут жить девочки?

Они могут поселиться в Монтийяке.

— В Монтийяке?! Но, говорят, там теперь одни развалины…

— На месте развалин можно построить новый дом. Посмотрите вокруг! Везде идет восстановление.

— Однако у бедных девочек нет денег, а мы, увы!..

Альбертина украдкой смахнула невольно навернувшиеся слезы. Но Франсуа успел их заметить, хотя и не подал виду.

— Есть ли у вас вести от Леа? — спросил он. — Мы расстались с ней месяц назад в Берлине, и с тех пор я ничего о ней не знаю.

— Она не из тех, кто любит писать. Ее последнее письмо шло к нам две недели. Мы получили его примерно неделю назад. Она пишет о вашем отъезде из Берлина. Хотите прочесть?

Альбертина вынула из кармана письмо, написанное на голубой бумаге. Франсуа пришел в волнение, увидев знакомый небрежный почерк.

«Милые тетушки, дорогие Лаура,

Франсуаза и Руфь!

Мне придется ограничиться всего несколькими строчками, так как хочу отправить это письмо с девушкой, которая с минуты на минуту вылетает самолетом. Я получила ваше письмо и фотографии, за что огромное спасибо. Шарль — прелесть и так похож на свою мать! Мне очень понравилась шляпка Лауры; когда вернусь, обязательно попрошу дать мне ее поносить. Новая прическа Франсуазе очень к лицу. А малыш Пьер получился нечетко. Он, верно, шевельнулся, когда снимали, поэтому трудно разобрать, какое у него лицо. Говорят, жизнь в Париже по-прежнему трудная, снабжение, похоже, не улучшается. Словом, та же картина, что и здесь, где мы питаемся только американскими консервами. Что касается меня лично, то все идет хорошо, несмотря на тяжелые условия работы. Вчера вернулась из трехдневной командировки в Швейн на берегу Балтики. Погода была отличная. Мне подсадили одного пленного француза и двух бельгийцев. Все другие машины были переполнены. Пришлось провести за рулем ночью четыре часа подряд. К тому же у меня были неисправные фары, а когда пошел дождь, оказалось, что и дворники бездействуют. Я ехала в полной темноте и ничего не видела перед собой. Была уверена, что в целости и сохранности не доеду, а под конец из-за чрезмерного нервного напряжения почти желала на что-нибудь наехать, чтобы поскорее кончился этот кошмар. Однако небеса благосклонны к женщинам за рулем, и я добралась благополучно, хотя и в прескверном настроении. У нас сложились прекрасные отношения с советскими союзниками. В своем секторе они во всем идут нам навстречу, не то, что американцы, с которыми одни только хлопоты. Мне пришлось проделать путь в сто пятьдесят километров в обществе одного русского, который всю дорогу без устали набрасывая мне на плечи пальто всякий раз, когда оно спадало. В командировках с русскими мы едим то же, что и они. Вот обычное меню: суп на завтрак, картофельное пюре и тертая редька на обед, суп на ужин. На следующий день то же самое. Как вы понимаете, это не очень вдохновляет такую чревоугодницу, как я. К счастью, есть еще водка. Только не волнуйтесь, я ею не злоупотребляю. Зато наши друзья способны поглощать ее в невероятном количестве. Не представляю, каким образом они ее достают. Ведь снабжение спиртными напитками строго регламентировано.

Не могли бы вы прислать мне денег? Мои все кончились. Я все верну, так как мне причитается крупная сумма в отделении французского Красного Креста. Я купила потрясающий фотоаппарат. Клер Мориак меня сфотографировала возле санитарной машины. Посылаю вам карточки с той же оказией, что и письмо. Я купила также тридцать пять пачек сигарет и осталась без гроша.

Франсуа Тавернье неделю назад уехал из Берлина. Мне очень его недостает.

Я нахожу нелепой мысль продать квартиру на Университетской улице и обосноваться в Лангоне. Для меня не может быть и речи о возвращении в те места. С ними связаны слишком страшные воспоминания. Когда вернусь во Францию, мы все вместе найдем разумное решение. Я устроюсь на работу. А пока придется перебиваться с помощью Лауры. Кстати, Лаура, дорогая, не могла бы ты достать приличную обувь? У меня осталась всего одна пара, которой надолго не хватит. Заранее благодарю тебя, сестренка, и рассчитываю на твою помощь.

Позаботьтесь о Шарле, передайте ему, что я его целую и часто о нем думаю.

Должна на этом заканчивать письмо, так как мне делают знаки, что самолет ждать не будет. Берегите себя,

крепко вас целую.

Ваша Леа».

Франсуа сложил письмо.

— Бедная девочка! Как ей удается водить такую тяжелую машину?.. — проговорила Лиза, протягивая ему фотографии, присланные Леа.

Какая же она была грустная и хорошенькая! Она сидела, свесив ноги, на подножке санитарной машины в окружении троих улыбающихся девушек. На другой фотографии она была снята во весь рост, подтянутая, в серо-голубой форменной одежде Красного Креста, в аккуратно сидящем головном уборе, в перчатках и с безукоризненно завязанным галстуком, на фоне выстроившихся для осмотра санитарных машин.