— Ничего, кость цела… — Марченко успокаивает Серкова, делая лайке перевязку.

— Ууууууууу — жалобно скулит собака.

— Вот тебе Куо-Шан и товарищ от штаба! — говорит Снегуровский.

Бухта, командир левого фланга — широкоплечий, коренастый, белобрысый, с детской улыбкой синих не мигающих глаз — сидит тут же за штабным столом. Он учитель из Чернышовки и хороший партизан.

Совещание кончено. Выработаны меры связи и снабжения отряда Куо-Шана и назначен… комиссар.

— Вот тебе и комиссар в отряд! — Шамов потягивает табак, подаренный хунхузом, из тоненькой трубки, также преподнесенной им лично Шамову.

— Хо!.. Капитана — моя шибко знакома, есь! — говорит он, и морщится его старческое, черное от непроходящего загара, лицо. — Шибко хо, капитана!.. — И он хлопает по широкой спине Бухту.

— Он будет твоя помочника… — Снегуровский старается ему объяснить, — он хорошо знает воевать!.. Может командовать твоим отрядом, если ты захочешь…

— Ых!.. Шыбыка машинка, твоя!.. — И хунхуз Куо-Шан смеется желтым беззубым прокуренным ртом… Грозит пальцем Снегуровскому: — Хо!.. Шыбыка машинка, капитана, есь… Шыбыка хо, капитана!.. — И Куо-Шан шевелит выразительно большим пальцем руки, сжатой в кулак:

— Хо!!.

Бухта на утро уходит с хунхузским отрядом на левый фланг, а там дальше в прорыв между Днучинским и Спасским фронтами, к магистрали дороги, под деревню Черниговку. Прощаясь, Куо-Шан опять улыбается и грозит пальцем: — Шыбыка машинка, капитана, есь!..

Потом опять подымает большой палец и гортанно выкрикивает!

— Хо!!.

На сером каменном здании вывеска:

АТЕЛЬЕ МОД

М-м Танго

Во дворе здания открытая веранда. За ней маленький садик. По соседству другое здание. В нем — американский штаб.

Летом девушки работают на веранде. Слышен веселый говор, смех, песни…

Длинноногие янки — писаря штаба — находят, что рассуждения о шоколаде и цветах гораздо интереснее их штабных занятий.

Воздушные переговоры и метание взглядов идут полным ходом, когда на веранду врывается маленькая Ольга.

У нее в руках газета. Сама бледная, испуганная.

— Что с тобой, Олечка? — обступают ее подруги.

— Штерн и Снегуровский убиты. Вот напечатано. Читайте.

Все бросаются к газете. Там:

…Наконец то мы можем свободно вздохнуть…

…Краса и гордость большевистской армии Забайкалья — Штерн с своим отрядом разбит.

Сам Штерн убит…

И дальше:

…Конец бандитскому засилью.

…Командир бандитского отряда Снегуровский пойман и застрелен под Никольском…

И еще дальше:

…Граждане могут быть спокойны, зная, что власть энергично охраняет их жизнь и мирный труд…

— Ну, будет тебе читать газетные бредни, — успокаивает Ольгу одна из девушек. — Мало ли, что напишут в газете.

Но маленькая Ольга не может успокоиться.

Она уже представляет Снегуровского где-то лежащим на сопке с пулями в груди…

Слезы катятся по ее круглым щекам, и конечно — где тут до работы.

Через полчаса в ателье заходит Ольга большая. Она храбрится, но видно, что и у нее заплаканы глаза. Она ласково гладит маленькую Ольгу по головке.

— Ну, не плачь, успокойся. Может быть, это и в самом деле все выдумки.

— А как же нам узнать? Кто скажет?

— Ильицкий — вот кто! Пойдем к нему в штаб.

Маленькая Ольга бросает работу. Обе уходят.

Среди реакционных кругов города общее ликование. На улице все с газетами в руках оживленно обсуждают напечатанное. Делятся впечатлениями:

— Здорово это их! Сразу обоих.

Рабочие читают — не верят глазам. Больно сжимается сердце…

Штерн — их последняя надежда.

— Ну, тетя, готова?

— Готова, сынок. Уже пятьдесят лет, как готова.

— Запомнила все, что надо?

— Помню, как же. Память не мешок дырявый, не потеряет.

— Ну, вот. Поезжай счастливо.

— А поезд-то как?

— Будь спокойна, не тронут. Приказано.

Это — разговор в Одарковском штабе. Пакет с важными бумагами передается Варваре Власьевне — попадье, жене Татьянинского попа, — уж что может быть безопаснее!..

А чтоб случайно поезд с попадьей не очутился под откосом — приказ по фронту:

«Пропустить четвертый, одиннадцатого».

Медленными шажками тетя Варвара пробирается к вагонам. Встречного будочника:

— Тута в Владивосток? — спрашивает.

— Тута, тута. Только гляди, вместо Владивостока в царствии божием очутишься.

Варвара поднимает глаза к небу и широким жестом крестится.

— Что ж, батюшка, все там когда-нибудь будем…

В вагонах пусто. Кое-где едущие по делам офицеры. Знают: ехать — рисковать жизнью. Но где ж теперь без риска? Фронт. Приходится. Служба.

Разговор как-то не клеится. Больше сидят спокойно, углубившись в свои думы.

— Вот сейчас, после Свиягина, — говорит один из офицеров, — начинается самый опасный район.

— Ммда… — сквозь зубы отвечает другой. Не особенно приятно знать, что в любую минуту человек может уподобиться кукле, которую в каком-то ящике на колесах бросают вниз головой.

Тетя Варвара разместилась недалеко от офицеров, развязывает узелок и начинает уплетать за обе щеки пирог с медом.

— Что, подкрепляешься на всякий случай? — пытается шутить один из офицеров. — Дорожка туда (он поднимает палец вверх) дальняя.

— Что ж, сынок, вместе туда поедем, не скучно будет.

— Однако, ты веселая. Далече едешь?

— До Владивостока. К сыночку погостить.

— Я сын твой кто?

— Да кто ж его знает. Кажись, аптекарь, али в штабе служит. Всяк промысел для бога хорош.

За Свиягиной у какого-то разъезда поезд замедляет ход. Один из офицеров, взглянув через окошко:

— Партизане! — и сам под скамейку.

Другой с быстротою кошки вскарабкивается на верхнюю полку, втягивает ноги и лежит, не шевелясь.

Тетя Варвара подходит к окошку и улыбается во всю ширь своего добродушного лица.

— Родненькие, куды ж это вы? Никак нас на тот свет отправить хотите?

Партизаны улыбаются.

— Не твое дело, тетя. Знаем, что делаем.

В американском штабе Ильицкому работы по горло. Главное дело — переводы всяких телеграмм. А от знакомых сотрудников штаба — сколько новостей, конечно, по секрету.

Вот сейчас он держит в руках пачку копий телеграмм, расшифрованных сегодня. Читает:

…Слухи об убийстве Штерна и Снегуровского ложные. Оба живы, но к убийству их безусловно приняты меры.

Ильицкий не может сдержать улыбки, читая последнюю фразу.

— Ха-ха! Безусловно уже второй год. Придется вам еще подождать.

Он перебирает дальше телеграммы.

Стучат.

— А ну, кто там?

Открывается дверь, и в комнату входят обе Ольги.

— А! ласточки! Что это у вас вид такой обиженный?

Обе сразу: — Ты знаешь, Штерн и Снегуровский убиты.

— Ха-ха! Это слух.

— Как слух? Это напечатано в газете.

— Все равно. Не верьте. Вот вам, читайте.

Он показывает им расшифрованную телеграмму.

Лица обеих девушек проясняются. Только маленькая Ольга недоверчиво:

— А ты нас не надуваешь? Это настоящая телеграмма?

— Ну да, настоящая. Это же от их шпионов. Те-то знают получше газетчиков.

Ольга опять:

— А вдруг не знают?

— Ах, ты неверующая! Я сегодня же видел Татьянин-скую попадью. Она привезла пакет для Ревкома. Все в сопках живы и здоровы. Схватили Пьянкова заложником…

Маленькая Ольга уже не слушает. Большую за руку.

— Бежим!

— Куда?

— Ребятам рассказать, а то все носы повесили, не умеют храбриться, когда надо.