Каретов недоуменно посмотрел на казака.

— Что за причина этому?

— У меня ревунов нет, а у него — пятеро.

— Ну, вольному воля. Ты и будешь за командира.

…После занятий по рукопашному бою Томин присел отдохнуть под развесистым кленом. Тут и разыскал его Владимир Яковлевич Другов.

Николай обрадовался и пригласил Владимира Яковлевича в землянку.

— Нет, Коля, не стоит. Меньше глаз — меньше расспросов. Пойдем-ка лучше к реке.

Облюбовали пригорок, присели.

Владимир Яковлевич, рассказав, что он служит в армейской артиллерии, штаб которой находится недалеко отсюда, поинтересовался, чем казаки занимаются в свободное время.

— В дурачка режутся, кто помоложе — в шаровки, в чижика играют. Читать совсем нечего — армия же вне политики, а казаки тем более. Иногда достану журнал какой-нибудь. Аня недавно несколько номеров «Нивы» прислала. Письма из дома читаем.

— Это хорошо. Каждое письмо, в котором говорится, кто нажился, кто разорился, должно быть известно всему взводу, всей сотне. В письмах все казаку близко, понятно. Война, Николай, по всему видать, будет затяжной. Маневренный период ее кончился, противники полезли в землю, наступил период позиционный. Кончилось и шапкозакидательство, армия и народ просыпаются от шовинистического угара. Надо рассказывать людям, кому выгодна война, за чьи интересы воюет народ.

Другов извлек из потайного кармана брошюру.

— Здесь статья Ленина и решение партии большевиков о войне. Есть куда положить?

— У казака дом один — седло. Там у меня три книги дозволенные: «Наука побеждать» Суворова, высказывания Драгомилова и партизанские действия в период Русско-Турецкой войны. В этих книгах и брошюра будет храниться.

— Вот и хорошо, припрячь. Будь осторожен. Мне пора, не провожай.

Томин хотел что-то спросить, но не решался. Другов заметил это.

— Спрашивай, чего мнешься?

— Я вот о чем. Вот я буду агитировать против войны, за поражение нашей армии, за превращение империалистической войны в гражданскую и в то же время убивать ни в чем не повинных немецких солдат. Как же это все в душе приладить?

— Да, противоречие! Если ты будешь симулировать, отлынивать от задания — потеряешь авторитет у казаков и можешь попасть под военно-полевой суд. Если не будешь убивать ты, тебя убьют. Выходит надо и агитировать против войны, и воевать. Так-то, дорогой друг.

Томин агитировал и воевал.

Осенью 1916 года 1-я Оренбургская казачья дивизия совершила марш из-под Ковеля в Румынию.

На румынском фронте и встретил Николай Томин весть о февральской революции. А некоторое время спустя был избран председателем солдатского комитета дивизии. Заместителем председателя избрали офицера из Верхнеуральска Ивана Дмитриевича Каширина. В дивком вошли от офицеров штаба есаул Полубаринов, от командиров 12-го оренбургского казачьего полка Каретов, казаки Тарасов и Гладков.

В сентябре 1917 года в Троицке проходил съезд казаков-фронтовиков, и провинциальное захолустье несколько недель буквально жило этим событием.

Как-то вечером у Луки Платоновича Гирина собрались гости. Среди них оказался и есаул Полубаринов. Вместе с кухаркой и горничной Наташа подавала на стол и слышала пьяный разговор господ. С нескрываемой злобой они произносили фамилию Томина, называли его бандитом с большой дороги, босяком, большевистским холуем.

— И чего церемонятся с ним казаки, — выкрикнул кто-то. — Давно ему пора на тот свет!

— Здесь, господа, ничего из этой затеи не выйдет, — возразил Полубаринов. — Головорезы Томина от своего коновода ни на шаг. Но отец мне дал строгий наказ: вернешься на фронт — первая пуля Кольке Томину. А пока сделаем над его персоной «вольтование», как средневековые колдуны.

Полубаринов вынул из гимнастерки групповую карточку, отхватил ножницами Томина и с ожесточением изорвал на мелкие куски.

— Так его, сукина сына, так, — с наслаждением приговаривали пьяные голоса.

Затем Полубаринов попросил одного плюгавого офицера в пенсне писать, а сам начал диктовать. Что он диктовал, Наташа не слышала.

«Коля здесь! Значит, жив! Батюшки, где же увидеть его»? — едва не запричитала от радости Наташа.

На второй день издали Наташа увидела казаков, которые стояли у здания окружного суда, громко разговаривали и весело хохотали. В центре невысокий худощавый урядник. На его груди позвякивали георгиевские кресты и медаль.

Наташа подошла ближе и услышала знакомый голос.

— Это же маскарад, а не съезд фронтовиков, — разведя руки в стороны, говорил он. — Собралась толстопузая сволочь и трезвонят, что фронтовики решают вопросы о войне до победного конца!

— Ничего, Томин, круши их, мы тебя в обиду не дадим, — шумели казаки.

— Боже мой! Коленька! — вскрикнула Наташа и чуть не выронила из рук сумку. — Живой? Давно здесь? Чего же ты не заходишь в гости? Забыл?

— Наташенька, сестренка! — воскликнул Николай.

Подхватив Наташу под руку, Николай повел ее по тротуару.

— Ты уж совсем невеста, на выданье.

Наташа улыбнулась.

— А ты привез жениха с фронта? У нас девчата даже об этом частушку сложили:

— Складно? — И девушка озорно посмотрела на Николая своими большими черными глазами, всегда немного удивленными, всегда немного грустными. — Заходи к нам, Колюша, в гости.

— Нет, Наташа, мне путь к Луке Платонычу заказан.

Оглянувшись вокруг, Наташа припала к его уху и что-то быстро-быстро зашептала.

— Спасибо, сестренка, только ничего у них не выйдет, — поблагодарил Николай. — Мне пора, Наташенька.

— Да и я заговорилась, давно, наверное, ждут меня с покупками.

Николай догнал своих товарищей, которые уже направлялись под высокую арку окружного суда.

В большом зале первые ряда заняли атаманы, станичная знать, офицеры штаба третьего отдела Оренбургского казачьего войска, именитые купцы и промышленники. Сзади них — фронтовики. Их человек тридцать.

— Слово предоставляется члену Государственной думы, казачьему атаману господину Полубаринову, — объявил председательствующий.

— Томину слово! Он вчера первым записался! Почему Томину слово не даете? — раздались требовательные крики.

— Тише вы, горлохваты! Говорите, Петр Ильич, говорите, — гудит председатель, правой рукой вытирая пот с лица, левой названивая в колокольчик.

Полубаринов со слезами на глазах заговорил о многострадальной Руси, об опасности, нависшей над отечеством:

— Народ требует продолжать войну до победного конца, и мы, станичники, должны прислушаться к его голосу, горячо одобрить политику Временного правительства! — крикливо закончил он.

Раздались дружные рукоплескания богачей и негодующие выкрики фронтовиков. Среди всего этого многоголосого хаоса прозвенел голос Томина:

— Что?.. Что?.. Воевать до победного? Мы навоевались, хватит!

— Тебе никто слова не давал, — закричали из президиума.

— Сам возьму! — ответил Николай и легко взбежал на трибуну.

— Товарищи! — произнес Томин, и в зале сразу стало тихо, словно после взрыва бомбы.

— Товарищи! — повторил он.

— Я запрещаю тебе произносить это слово! — взревел председатель.

— Долой с трибуны! Гнать в три шеи! — заорали атаманы станиц. Они кинулись к трибуне, чтобы расправиться с Томиным. Дорогу им преградили фронтовики, среди которых выделялась коренастая фигура Федора Гладкова.

— А ну, назад, тыловые крысы! — внушительным тоном сказал он, кладя правую руку на эфес шашки. — Громи их, Николай!

Вооруженные фронтовики охладили пыл казачьей верхушки. И в установившейся тишине зазвенела пламенная речь председателя солдатского комитета 1-й Оренбургской казачьей дивизии Николая Дмитриевича Томина: