Яков Другов бросил реплику:
— Дойдет и до этого!
Тут дозорные предупредили об опасности, поляна быстро опустела. Многие перешли вброд Куртамыш, скрылись в лесу, другие образовали компании за скатертями-самобранками.
По просеке проехали три стражника.
Когда опасность миновала, снова собрались все вместе. Искрин тихо запел «Интернационал». Все подтянули. Холодок пробежал по спине от этой песни.
Вот она настоящая жизнь!
Николай подошел к Искрину, и они медленно пошли по лесу.
— Выходит правду говорят: гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдется. Так вот, Коля, никто не должен знать, что мы с тобой знакомы, что я в Кочердыке был богомазом. Забудь про дядю Андрея. Андрей Кузьмич Искрин утонул в Шилке при побеге из Нерчинской тюрьмы. Перед тобой другой человек, волостной писарь Скворцов Петр Семенович. Встречи не ищи: надо будет, сам тебя найду. Договорились?
— Все понял.
Наконец-то Николай снял комнату с отдельным ходом. Вечером, раскрыв тетрадь в твердом переплете, он записал:
«1906 год, июнь, 1-е, четверг. В эту ночь я последний раз спал у хозяина, с первого перешел на хлебы. Сейчас могу спокойно провести вечер, могу писать, читать все, что вздумается. Когда начали закрывать магазин, мне сказали, что приехал С. П. С. и что они ушли в лес. Я пошел в лес, но там их не нашел».
Затем он вытащил из кармана маленькую записную книжку. На первой странице ее размашисто написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» А далее — убористым, мелким почерком текст пролетарского гимна «Интернационала».
Николаю вспомнилась конспиративная маевка: в тот день была записана эта песня.
В дальнейшем в заветную записную книжку будут переписаны: «Отречемся от старого мира» («Марсельеза»), «Вихри враждебные веют над нами» («Варшавянка»), «Слезами залит мир безбрежный» и другие революционные песни.
Часто у Николая стали собираться товарищи: читали, обсуждали, спорили. Хозяйка не могла нарадоваться своим постояльцем: не пьет, не курит, и знакомые все степенные, обходительные.
На этажерке появились произведения Максима Горького, Ивана Никитина, зарубежных писателей, учебники.
В дневнике — новые записи:
«Воскресенье, 4 июня. В лесу собрались товарищи, разговаривали, пели. Было много новеньких. Решили до осени организоваться, а потом предъявить экономические требования.
Понедельник, 5 июня. Товарищи обещание исполнили. Читали, чем у нас занимаются депутаты.
Пятница, 9 июня. Когда закрыли магазин, я пошел гулять. Мне попались товарищи. Вместе пошли на берег, сидели, разговаривали о предстоящем.
Понедельник, 12 июня. Когда получили почту, я вышел на коридор и начал читать газеты. Подошли несколько мужиков и начали слушать. Но вдруг выходит хозяин и приказывает не читать. Я начал ему возражать, что за причина. Но он сказал, что причины никакой, но не читай.
Вторник, 13 июня. Сегодня хозяин призывает служащего И. Х. У. и говорит, что я тебя рассчитаю. Вот как нашего брата пролетариата. Сегодня живешь, завтра убирайся к черту. Нужно самим себя чем-нибудь оградить. Первым долгом нужно организоваться, а потом предъявить… Спать не нужно.
Среда, 14 июня. У нас привезли из Троицка товар. Дорога грязная. Кони устали, возчики замучились, оборвались, голодные. Бедный русский наш мужик! Вечно он работает и вечно голоден и наг.
Воскресенье, 25 июня. Сегодня после торговли пошли с Яшей в народный дом. Я там встретился с одним молодым человеком из Кургана. Товарищ по делу…
Четверг, 6 июля. Жара стоит невыносимая. Хозяин уехал купаться… Пришел хохол, едущий из Сибири. Переселенец. Истратив 300 рублей, он едет обратно. Больше нищих плодит по России наше правительство с переселением.
Понедельник, 10 июля. Сегодня получили телеграмму о роспуске Государственной Думы. Вечером с Колей Трущевым ходили к И. П., толковали о думе и о своих делах. Ничего не решили, не готовы.
Четверг, 13 июля. Ходил к Рогалеву, он рассказывал про шпика».
Однажды Наташа, выполняя задание тетушки, пошла к Друговым за фотоснимками. Оттуда в магазин принесла Николаю записку: «Карточки готовы, можешь забрать. Я. Д.» Томин едва дождался закрытия магазина — и сразу же к фотографу.
Яков Максимович, окинув Николая внимательным взглядом, спросил:
— Когда в Курган поедешь?
— На той неделе. Хозяин решил какую-то махинацию провернуть.
— Добро. Найди портного на Набережной и передай ему: «Яков Максимович низко кланяется, просит вернуть ему долг». Запомни, не перепутай. Он тебе даст листовки, будь осторожен.
И вот эти таинственные листовки, которые зажигают сердца и будоражат умы, в его руках. Через него они пойдут в народ, расскажут правду. Николай начал с жадностью читать.
Листовок требовалось много, а привез Томин небольшую пачку. Надо размножить. Но как? Стали советоваться.
— В Куртамыше живет один старик Фомич, мастер — золотые руки, — вспомнил Николай. — Схожу к нему, может быть и выручит.
— Не Прохор ли Оглоблин? — спросил Яков Максимович. — Знаю его, он мне фотоаппарат чинил. Испытай. Только, чтобы он ни о чем не догадался.
…Прохор Фомич Оглоблин жил на рабочей окраине села. Занимал со старухой избу, в горнице — мастерская.
Когда зашел Николай Томин, Фомич мастерил для какого-то купца домашний сейф с секретом. Много он понаделал таких сейфов, и у каждого свой секрет, который знал только мастер да хозяин.
Николай с любопытством огляделся.
На одной стене висят замки размером от дамских сережек до пудовой гири. Замки амбарные, квартирные, шкатулочные. Замки с винтовыми и поворотными, с ударными и нажимными ключами; с одной, с двумя и тремя замочными скважинами, и для каждой свой ключ.
На другой стене — часы различных форм со звоном и кукушками, с петухами и колокольчиками.
Чего только нет в мастерской Фомича! Действительно, мастер — золотые руки!
— Пришел к тебе, Фомич, в праву ногу падать, — проговорил Николай.
— Падай в обе, — шуткой ответил тот. — Чего тебе?
— Библиотечка у меня своя собирается. Люблю читать.
— Хорошее дело.
— И надумал я на каждой книге штампики поставить: где купил, когда, свою фамилию. Буквочки мне надо. Маленькую, ручную типографию.
— Что книги печатают?
— Да. Только хотелось бы с секретом, пусть люди думают, что это еще одна книжка на полке стоит. Ну вот хотя бы как эта, — и Николай, развернув бумагу, положил перед мастером библию в деревянном переплете с застежками.
— Дело не хитрое, смастерю. Через две недели приходи.
Фомич сдержал слово. На деревянной обложке под кожей образ Иисуса Христа из металлических пластин, а по краям парят ангелы. Корешок весь в бугристых узорах. Надо знать, какую из множества головок нажать, чтобы открыть застежку. Откинешь обложку, а там разрисован титульный лист, и на двадцати страницах божественное писание. Чтобы открыть заднюю обложку надо тоже знать секрет. А там и шрифт, и все, что к нему положено для печатанья. «Вот бы такой мастер пригодился революционерам», — подумал юноша и, чтобы доказать старшим товарищам, на что он способен, решил сагитировать старика.
В благодарность Николай подарил Фомичу томик сочинений Максима Горького. Вручив подарок, он направился к выходу.
— Эй, парень, вернись! Ты что-то не то мне дал. За книжку премного благодарен, а листок возьми. Что надо смастерить — пожалуйста, а этим делом заниматься — нет: я тебя не видел, и ты меня не знаешь. Ступай с богом.
— А я думал, что вам, мастеровому человеку, будет интересно, — растерялся Николай.
— Истинно мастеровой. Мое дело мастерить, а не царей свергать. Насвергались — хватит: в Питере свергали, в Москве свергали, а что из этого вышло? Свергальщиков-то всех на веревочку да в Сибирь. Эвон их сколько везде нагнали.
— Ну, ладно, Фомич. Спасибо за работу.