Говард промолчал. Он был неумолим как скала.

— Быть может, через пару дней, милорд, вы поговорите со мной?

— Возможно, господин Шекспир. Не могу ничего обещать.

— Последний вопрос. Она была католичкой?

Шекспиру показалось, что Говард Эффингем заскрежетал зубами. Он не ответил, а лишь кивнул пикинерам, затем повернулся и направился к лошади, привязанной неподалеку. Для Шекспира это значило больше, чем кипа подтверждающих документов.

Говард удалился в восточном направлении. Мальчишки-подмастерья принялись кидаться в Шекспира снежками, и один снежок угодил в цель. Шекспир рассмеялся, сделал снежок и бросил в мальчишку.

Была пятница, рыбный день. Многие дни были «рыбными», введенные как средство поддержки промыслового флота, но Шекспиру это не доставляло неудобств: Джон обожал рыбу в любом виде. Скоро Великий пост и каждый день будет «рыбным». Этим утром Джейн подала Шекспиру на завтрак копченую щуку вместо мяса, а вечером его ждал угорь и устричный пирог.

Снег успел укрыть деревья, пока Шекспир шел по улицам мимо высоких домов с распахнутыми ставнями. Густой дым поднимался из труб, соединяясь с неистребимым городским смрадом и образуя смесь, забивавшую ноздри и легкие. Летом было еще хуже, особенно в этом районе, неподалеку от места слияния рек Флит и Темзы, а также Ньюгейтской долговой тюрьмы и тюрьмы «Флит», где трупы умерших заключенных могли гнить неделями; к счастью, в это время года вонь становилась едва заметной.

Бесконечная процессия повозок, телег и фургонов, груженных фермерскими товарами, бочками и строительными материалами, двигалась в обоих направлениях, копыта лошадей превращали только что выпавший снег в жижу, в которой из-за многочисленных выбоин животные все время поскальзывались и спотыкались. Им едва хватало места протиснуться через узкие улочки, зачастую они останавливались, заставляя извозчиков разражаться криками и руганью. Временами доходило и до рукоприкладства, прежде чем успевал вмешаться надзиратель и навести порядок.

Через несколько минут Шекспир уже двигался по дороге, ведущей из города. Он пересек реку Флит (если эта гнилая канава вообще заслуживала называться рекой) и скоро повернул к высоким и неприступным стенам Брайдуэлла. Каждый раз, приходя сюда, Шекспир удивлялся, что такая мрачная крепость когда-то могла быть королевским дворцом и каких-нибудь шестьдесят лет тому назад в этих стенах Генрих — Генрих Великий — ужинал со своей испанской королевой.[12] Его сын, Эдуард VI, передал это мрачное место городским властям, чтобы те поселили там бедноту. А теперь это была всего лишь тюрьма, куда сажали городских проституток, цыган и бродяг.

Мимо него по свежему снегу, печатая сапогами шаг, промаршировал отряд из восьми вооруженных мужчин, ведя заключенного. Это были персеванты. Они остановились, швырнув заключенного на землю, и их сержант, в котором Шекспир узнал одного из людей Топклиффа, громко постучал в огромную дверь. Почти мгновенно, звеня связкой ключей, дверь открыл тюремщик.

— К тебе католический священник, — произнес сержант.

Тюремщик ухмыльнулся, обнажив пару коричневых обломков зубов.

— Добро пожаловать, а то мы уже заждались, господин Ньюуолл, его друзья хорошо платят нам за то, чтобы мы кормили его, холили и лелеяли. Наши двери всегда открыты для ваших папистов.

— Отлично, не забудь о нашем уговоре.

— Марка[13] за каждого, пристав! Давай, приводи! Никогда мне еще не платили так хорошо. В прошлом месяце привели викария англиканской церкви. Он голодал, потому что никто не принес ему и корочки хлеба, так с какой стати мне его кормить? Они здесь словно хищники. Пристав, приводи мне католиков, ибо они — украшение моего стола.

Ньюуолл подтащил священника к ногам и передал его, закованного в кандалы, тюремщику.

— Пусть поработает, заставь его делать гвозди или обдирать паклю, чтобы было чем конопатить суда Ее величества. Да задай ему порку, а не то я отвезу его в «Маршалси» или в «Клинк»,[14] где ему самое место. — Сержант заметил Шекспира и ухмыльнулся. — Уверен, господин Топклифф пожелал бы вам приятно провести время.

Шекспир сделал вид, что не замечает Ньюуолла, славившегося своим недалеким умом и близкой дружбой с Топклиффом, которую он водил исключительно ради самосохранения. Шекспир прошел мимо отряда. Он кивнул тюремщику, который хорошо его знал, и вошел. Ему тут же ударил в нос запах человеческих экскрементов и пота. Первый внутренний двор и галереи кишели низшими из представителей человечества. Здесь содержались сотни нищих и проституток, попрошаек и сирот. Многие прибыли в Лондон в поисках лучшей доли, и в наказание, а также в надежде на выкуп были привезены сюда. Но тщетно. Шекспир видел пустые глаза этих людей, когда они надрывались на тяжелых работах или исполняли какое-нибудь из малоприятных заданий, полученных от тюремщика, чтобы оплатить еду, которую он соглашался им выдать. Тюремщик толкнул вновь прибывшего священника в толпу, где тот попал в руки надзирателя.

— Вчера Болтфут Купер привел сюда нескольких бродяг, — наконец произнес Шекспир, когда сержант и его отряд ушли. — Мне нужно повидаться с ними.

Тюремщик удивленно поднял брови.

— Конечно, господин Шескпир, я помню их. Это были ирландские попрошайки или что-то вроде того. Но этим утром их по вашему приказу забрали.

— Я не отдавал подобного приказа.

— Но, господин Шекспир, я сам видел приказ, который принесли два человека. На нем была ваша печать.

— Моя печать? Тюремщик, ты разве умеешь читать?

— Вообще-то, да, сэр. Насколько я помню, ваши люди сказали, что этих бродяг переводят в другую тюрьму, поскольку они — преступники. У них был ваш приказ из суда, а я немало повидал таких приказов.

— Ты говоришь, что мои люди забрали их?

— Ага, сэр, и заплатили мне шиллинг за хлопоты.

Кровь ударила Шекспиру в голову. Как смел Топклифф забрать его свидетелей? Гнев и ярость переполняли Шекспира.

Тюремщик осклабился и продолжал стоять с открытым ртом, словно безумец из Бедлама.[15]

— Подождите немного, господин Шекспир. Сейчас как раз начнется пятничная порка. Если вы останетесь и выпьете со мной вина, потом мы сможем вместе понаблюдать за экзекуцией.

Шекспир не удостоил тюремщика ответом.

Человек в подбитой белым мехом зимней накидке из малиновой шерсти, ступавший по снежной жиже в дорогих кожаных сапогах, сразу привлек внимание кумушек, продавцов и водоносов, толпившихся на грязной, забитой повозками оживленной улице Лонг-Саутуорка. Он представлялся как Коттон. Стройность и изящность его фигуры были слишком заметны на фоне уличной толпы. Рыжие волосы под украшенной темно-красными бусинами черной бархатной шляпой и борода были коротко подстрижены. Взгляд его серых глаз был одновременно цепким, веселым и осторожным. Он быстро шагал с уверенным видом джентльмена, сознающего свое место в этом мире. Для человека, который, возможно, желал бы остаться незамеченным, он вел себя слишком дерзко, а благодаря внешнему виду притягивал взгляд, но именно это качество делало Коттона невидимым для всевозможных ищеек и соглядатаев: их интересовали люди в капюшонах и темных плащах, притаившихся в тенях и дверных проемах, они не замечали того, что само лезло в глаза.

Слабый полуденный свет быстро тускнел. Коттон направлялся на юг мимо дома Винчестеров, церкви Святой Марии Паромщицы, постоялых дворов и публичных домов, к высоким стенам «Маршалси», куда его немедленно пустили в обмен на монету.

Тюремщик, приветствуя Коттона, хлопнул его по спине:

— Господин Коттон, сэр, как приятно вас снова видеть.

— И мне тебя, тюремщик.

Тюремщик, крупный мужчина с бородой, облаченный в тяжелую шерстяную тунику, подпоясанную широким кожаным ремнем-ключницей, который плотно обхватывал его огромное брюхо, широко улыбнулся Коттону, словно бы ожидал увидеть его удивление.