Что ты наделал! — произнес он, и в этот момент, когда он ни секунду отвлекся, его леска лопнула. Какой бы ни была рыба на его крючке, она сорвалась.

Я убил ее! — рыдал я.

Ты бы все равно ее убил, — возразил отец.

Мне от этого легче не стало. Я заплакал еще сильнее. Отец оглянулся, чувствуя себя неуютно.

Не он, а мама заботилась обо мне, когда я болел, успокаивала. когда снились кошмары. Отец чувствовал себя не в своей тарелке с испуганным ребенком так же, как я чувствовал себя с удочкой.

Не плачь, — сказал он.

Но я, как часто происходит с детьми, уже зашелся в рыданиях. Моя кожа стала горячей, дыхание прерывистым — началась истерика. Из носа текло. Я вспомнил о липких рыбьих кишках и зарыдал еще сильнее.

Ему стоило меня обнять. Сказать, что ничего страшного не произошло, что мы попробуем еще раз.

Вместо этого он бросил:

Ты слышал анекдот о крыше? Нет? Как бы там ни было, она всегда у тебя над головой.

Не знаю, зачем он рассказал мне этот анекдот. Глупый анекдот. Но это было так неожиданно, совсем не этого я в тот момент ждал, что от изумления перестал рыдать, а только икал, глядя на отца через слипшиеся мокрые ресницы.

Почему врачи пишут красными ручками? — быстро и отчаянно продолжал он. — А вдруг придется писать кровью.

Я вытер нос рукавом. Отец снял рубашку и осторожно вытер мне лицо, потом усадил меня к себе на колени.

В бар заходит посетитель с саламандрой на плече, — не останавливался он. — Бармен спрашивает: «Как ее зовут?» А посетитель отвечает: «Крошка. Потому что она помогаем мне зарабатывать на хлеб».

Я не понял ни одного анекдота — слишком мал был. И никогда не считал отца большим юмористом. Но его руки обнимали меня, и на этот раз урок рыбалки был ни при чем.

Это случайно произошло, — начал оправдываться я, и мои глаза вновь наполнились слезами.

Отец полез в карман за ножом, перерезал леску и швырнул останки рыбы в воду.

Знаешь, что говорил отец-бизон сыну, отправляясь за пропитанием? «Пока, сынок». — Он вытер руки о джинсы. — Третье правило рыбалки: то, что случилось на пруду, здесь и остается.

Я не знаю ни одного анекдота, — признался я.

Дедушка рассказывал анекдоты, когда мне было страшно.

Я не мог представить, что мой отец, который мог бороться с волком, чего-то боится.

Он помог мне подняться и поднял наши удочки. Остатки оборванной лески пролетели по воздуху, как паутина.

А папа тебе анекдоты рассказывал? — поинтересовался я.

Отец отошел от меня на шаг, но показалось, будто между нами пролегла пропасть.

Своего отца я не знал, — ответил он и отвернулся.

И я понял, что хотя бы в одном мы похожи.

Я сижу в темноте в палате отца. Зеленые огоньки монитора отбрасывают на него отблески. Обхватив подбородок руками, я локтями упираюсь в колени.

Откуда известно, что Иисус любил японскую кухню? — бормочу я.

В ответ молчание.

Потому что он любил мисо[11] .

Я тру глаза. Сухие. Без слез.

Ты слышал о параноидальной дислексии? — продолжаю я. — Он всегда боялся, что будет за кем-то следовать.

Когда-то глупые шутки отвлекали отца и он переставал бояться. Однако со мной это не сработало.

Раздался негромкий стук в открытую дверь. В палату входит женщина.

Вы Эдвард? — спрашивает она. — Я Коринн Дагостино, координатор из банка донорских органов Новой Англии.

На ней зеленый свитер с вышитыми листьями, каштановые волосы коротко подстрижены неровными прядями. По иронии судьбы она напоминает мне Питера Пэна. Но здесь не страна Нетинебудет, не край вечного детства.

Примите соболезнования по поводу вашего отца.

Я киваю. Я знаю, чего она ждет.

Расскажите немного о нем. Чем он любил заниматься?

Не то чтобы я не ожидал подобного вопроса. Но едва ли я тот, кто может на него ответить.

Он все время проводил на улице, — наконец говорю я. — Он изучал поведение волков, жил в стаях.

Просто удивительно! — восхищается Коринн. — Почему он этим увлекся?

Задавал ли я ему подобный вопрос? Наверное, нет.

Он считал, что на волков клевещут, — ответил я, вспоминая разговоры, которые вел отец с туристами, которые роились в Редмонде в летнее время. — Он хотел рассказать правду.

Коринн приставляет стул ближе.

Похоже, он любил животных. Обычно такие люди хотят помочь и другим людям тоже.

Я провожу ладонями по лицу, неожиданно чувствуя усталость. Надоело ходить вокруг да около.

Послушайте, в его водительском удостоверении указано, что он хотел бы стать донором органов. Именно поэтому я к вам и обратился.

Она кивает, понимая мой намек и прекращая обмен светскими любезностями.

Я беседовала с доктором Сент-Клером, мы пересмотрели историю болезни вашего отца. Как я понимаю, травмы настолько серьезны, что он никогда не сможет вести прежний образ жизни. Но внутренние органы у него не задеты. Донорский орган после остановки сердца — настоящий подарок для страждущих больных.

Ему будет больно?

Нет, — обещает Коринн. — Он продолжает оставаться пациентом больницы, и его интересы — превыше всего. Вы можете быть рядом, когда его отключат от аппаратов, поддержи вающих жизнедеятельность.

Как это происходит?

Донорство после остановки сердца отличается от изъятия донорских органов после смерти мозга. Мы начнем с проверки вашего решения, согласованного с медиками, об отключении вашего отца и его статуса как официального донора. Потом свяжемся с хирургами-трансплантологами, чтобы они выбрали время, когда следует отключить больного от аппарата искусственного поддержания жизнедеятельности и произвести изъятие органов. — Она подается вперед, ее руки зажаты между колен, она не отрывает от меня взгляда. — Могут присутствовать члены семьи. Вы будете здесь вместе с нейрохирургом вашего отца, реанимационной бригадой и медсестрами. Ему введут морфий внутривенно. На мониторе будет отслеживаться артериальное давление, и одна из медсестер перекроет вентиль, который помогает ему дышать. Без кислорода его сердце остановится. Как только его признают асистоличным — это означает, что его сердце перестанет биться, у вас будет время попрощаться, а потом мы отвезем его в операционную. Через пять минут после остановки сердца констатируют смерть и бригада врачей-трансплантологов начнет процедуру изъятия органов. Обычно после остановки сердца извлекают почки и печень, но время от времени изымают сердце и легкие.

Выглядит едва ли не жестоким обсуждать подобное буквально над лежащим без сознания отцом. Я смотрю на его лицо, на все еще свежие швы на виске.

А что потом?

После изъятия органов его перевезут в морг больницы. Свяжутся с любым похоронным бюро, на которое вы укажете, — объясняет Коринн. — Мы сообщим письмом, как распорядились донорскими органами вашего отца. Мы не разглашаем имен, но семьям обычно помогает, когда они узнают, что дар Донора изменил чьи-то жизни.

Если бы я взглянул в глаза человеку, получившему роговицы моего отца, продолжал бы я чувствовать, что не соответствую его требованиям?

Но вы должны знать кое-что еще, Эдвард, — добавляет она. — Донорство после остановки сердца — не такая апробированная процедура, как после смерти мозга. В двадцати пяти процентах случаев больные не становятся донорами.

Почему?

Потому что существует вероятность того, что больной во временной промежуток, необходимый для изъятия органов, не станет асистоличным. Случается, что после отключения от аппарата сердце его продолжает неравномерно биться. Это называется «атональное дыхание». И все это время сердце больного бьется. Если это происходит больше часа, процедуру изъятия органов отменяют, потому что органы становятся нежизнеспособными.

И что произойдет с отцом в этом случае?

Он умрет, — откровенно ответила она. — Может пройти часа два-три. Все это время он будет находиться под контролем. — Коринн замолкает в нерешительности. — Даже если донорство не состоялось, все равно это удивительный подарок. Вы исполняете волю отца — и это ничто не в силах изменить.