Я находился метрах в двадцати от нее, когда она зарычала.

И тут же переярки подбежали к ней и стали на меня рычать. Между нами возник здоровяк, но альфа-самка щелкнула зубами, и он встал рядом с остальными. Альфа-самка прижала уши к голове и глухо, угрожающе зарычала. Потом повернулась и увела стаю в заросли деревьев.

Здоровяк колебался, неотрывно глядя на меня.

Много уже говорилось о взгляде серого волка: твердый, осмысленный, до жути напоминающий взгляд человека. Волчата рождаются голубоглазыми, но после шести-восьми недель их глаза становятся золотыми. И если вам повезет и доведется встретиться взглядом с волком, вы увидите, что его глаза пронизывают насквозь. Он смотрит, и вы понимаете, что его глаза как будто делают моментальный снимок каждой клеточки вашего естества. Они знают вас лучше, чем вы знаете самого себя.

Мы с волком меряем друг друга взглядом. Потом он опускает голову, поворачивается и вприпрыжку уносится в лес.

Следующие шесть недель я стаю не встречал. Время от вредит я слышал их вой, но это больше не был вой — призыв заметить пропавшего члена стаи, а просто вой, указывающий на местоположение, чтобы остальные стаи и животные держались подальше. Мой призыв отклонили. Я прокручивал все случившееся в уме: неужели прощальным взглядом взрослый самец хотел сказать, что мне дали шанс, но явно я не подхожу? Однако сам факт того, что он не перегрыз мне горло, свидетельствовал о том, что причина кроется в другом. Даже несмотря на то, что альфа-самке я пришелся не по вкусу, большей части ее стаи я понравился.

Они появились в первый день, когда по-настоящему запахло весной. Когда потеплело настолько, что я сломал лед на ручье без помощи камня или ветки. Когда я расстегнул комбинезон, чтобы было не так жарко. Как и раньше, они приблизились бесшумно — стена серого тумана. Я тут же присел, чтобы казаться ниже, чем они. Даже альфа-самка подошла ближе.

Они вели себя энергичнее и были более шумными, активными, чем в прошлый раз. Когда они вернулись, я испытал огромное облегчение: в этом диком лесу я был не один! Как и раньше, здоровяк подбежал и весом всего своего тела опрокинул меня на спину. В этой уязвимой позе я вверял ему свою жизнь, но настолько искренне обрадовался нашей новой встрече, что даже не успел как следует испугаться.

А может, я просто перестал бояться. Возможно, из-за того, что земля оттаивала и я стал слишком самоуверен, потому что удалось пережить зиму, — найдется десяток причин, по которым я не ожидал того, что произошло дальше. Неожиданно здоровяк убежал, а его место заняла альфа-самка. Она передними лапами прижимала меня к земле, навалившись на нижнюю часть моего тела. Она была всего в сантиметре от моего лица, рычала и клацала зубами. Когда самец подошел ближе, она бросилась на него и укусила — тот ретировался.

Дыхание вырывалось из ее пасти горячими клубами, слюна капала мне на лоб, но всякий раз, когда мне казалось, что волчица вот-вот разорвет мою плоть, она только для видимости клацала зубами. Я неподвижно лежал целых пять минут, а по том она меня отпустила. Отскочила в сторону, но не стала прятаться в лесу, а легла на камень на солнышке. Здоровяк устроился рядом.

Я был поражен тем, что они решили составить мне компанию, а не исчезнуть, как обычно, в лесу. А потом, к моему изумлению, остальные трое волков вышли на полянку из тени деревьев и растянулись по обе стороны от меня. Молодая волчица зевнула и скрестила передние лапы.

Мы не касались друг друга, но я ощущал жар их тел, и мне уже много месяцев не было так тепло. Почти час я не двигался. Jleжал между ними, купаясь в лучах солнечного света, и прислуши вался к звуку их дыхания.

В отличие от волков, я не мог уснуть. Отчасти потому, что был слишком возбужден, отчасти потому, что не мог отвести глаз от альфа-самки.

Я понял, что она не хотела меня убивать.

Она преподала мне урок.

За те пять минут я мог бы погибнуть. Но вместо этого я воспрянул духом.

Меня выписывают. Теперь, когда температура упала и, похоже, Плечо стало заживать, нужно освобождать место для других. Плохая новость заключается в том, что пока мне нельзя ходить it школу — я не в состоянии делать ряд вещей: например, держать вилку или карандаш, даже расстегнуть джинсы, чтобы сходить в туалет. Хорошая новость — я поживу пока у мамы, и у меня будет предостаточно времени, чтобы узнать побольше и черепно-мозговых травмах и случаях, подобных случаю моего отца. Случаях, когда больным, несмотря на все прогнозы врачей, становилось лучше.

Мама обещает, что, как только возьмет у медсестры все документы, мы сможем спуститься к отцу в палату перед отъездом.

Уже час, как я готова идти. Умытая, одетая сижу на кровати. Капельницу уже сняли. Как заверили маму в ординаторской, все бумаги готовы; осталось только, чтобы хирург дал мне последние наставления и нас официально выписали.

Мама разговаривает по айфону с Джо, сообщает ему, что мы едем домой. За все время, пока мы находились здесь, ее глаза ни разу так не блестели — она тоже хочет вернуться к своей обыденной жизни. Только для нее это будет несколько легче, чем для меня.

Когда открывается дверь в палату, мама встает.

Готова, милая? — спрашивает она, прекращая разговор.

Мы поворачиваемся, ожидая увидеть моего хирурга, но вместо этого в палату входит Трина с какой-то женщиной в узкой юбке и шелковой блузе изумрудного цвета. Я раньше никогда ее не встречала.

Кара, — представляет незнакомку Трина, — это Эбби Лоренцо, юрист больницы.

Я тут же паникую — вспоминаю двух полицейских и анализ крови, который показал, что в тот вечер я выпила. Во рту пересыхает, язык становится ватным.

Неужели это означает, что они выяснили, что произошло?

Я бы хотела задать вопрос о вашем отце, — говорит юрист, и в эту же секунду я чувствую, что превратилась в соляной столб. Время остановилось.

Ты, похоже, расстроена, — хмурится Трина. — Эдвард сказал, что вы все обговорили.

Я со вчерашнего дня с ним не разговаривала, — отвечаю я.

Мама кладет ладонь на мою руку и сжимает ее.

Эдвард сказал мне, что они с Карой договорились и все решения относительно здоровья отца с этого момента будет принимать он.

Что? — Я недоуменно смотрю на нее. — Вы шутите?

Юрист переводит взгляд на Трину.

Значит, вы не давали согласие на то, чтобы сегодня отключить вашего отца от аппарата искусственного поддержания жизнедеятельности?

Я скатываюсь с кровати и, как есть босиком, бегу, расталкивая всех здоровым плечом. Я мчусь по лестнице вниз, в отделение реанимации, прижав больную руку к груди и превозмогая боль, которая отдается в плече от каждого удара и поворота.

Потому что на этот раз, когда буду спасать отца, я не хочу облажаться.

Мои друзья-индейцы называют это танцем смерти — момент, когда два хищника оценивают друг друга. Перед волком в естественной среде обитания выбор не стоит. Волк не станет рассуждать: «Вот приближается медведь, сейчас я погибну». Наоборот, волк думает: «Что я знаю об этом медведе? Что мне известно о моей стае? Кто нужен из членов моей семьи, чтобы меня защитить?» И медведь уже не рассматривается как угроза. Он знает, что ты хищник, и ты знаешь, что он тоже хищник. Вы уважаете чужую территорию и очень медленно поворачиваетесь, не сводя друг с друга глаз. Пространство между вами и есть граница между жизнью и смертью. Рассматривает ли он тебя как добычу? Или понимает, что ты можешь дать ему отпор, если он набросится на тебя? Если сможешь поселить в его голове сомнения, существует большая вероятность того, что он оставит тебя в живых. 

Кара напоминает полутораметровый тайфун: красное заплаканное лицо, торчащие в разные стороны волосы. Она бросается на меня.