Девушке холодно и одиноко. Она сидит на улице и пьет «джек дэниелс», делая большие глотки из кажущейся бесконечной бутылки. Ей не хватает так многого, и она отдала бы так много за самое малое из этого. Мысль об этом доводит ее до слез, и она рыдает, не сдерживая себя, несмотря на то, что на дворе ночь, и вокруг могут неверно истолковать ее рыдания. А она просто устала от всего этого. Но ей уже не остановиться. Она взяла приличный ритм, и теперь ей просто необходимо двигаться дальше.

Этой ночью она взяла паузу, и сейчас тепло, порожденное приемом приличного количества алкоголя, сдерживает ее порыв продолжить эту месть или это восстановление справедливости – как ни назови, суть не изменится. Но никакого физического тепла не хватит, чтобы согреть ее и растопить тот лед, который скопился в ее душе от всего пережитого, от необходимости быть холоднее, чем хотелось бы. Прокручивая в голове все это, повторяясь в мыслях и сосредотачиваясь на мелочах, она снова и снова рыдает и снова глотает горькую приправу к этому состоянию отчаяния.

Сегодня она одна.

С утра Катя ставит мобильник на зарядку, потому что он сел напрочь, хотя и был заряжен, по меркам обычного использования, где-то на двое суток. Катя предполагает, что все-таки не выключила фоновую музыку или еще какие-нибудь приложения и забывает об этом моменте. Ей дурно от выпитого вчера, и она обещает себе больше не поддаваться таким слабостям, как бы хорошо ни становилось в процессе. Принимает сразу три таблетки «нурофена». Выпивает в два подхода литр воды. Ложится обратно в постель, укутываясь. Ее колотит то ли от холода, то ли от похмелья, но через несколько минут уют постели и действие обезболивающего сказываются, и она умудряется немного задремать, но ее быстро вышвыривает из сна ощущение падения, и дрема улетучивается.

Она думает о том, что вчера вечером не мылась, и от нее, наверное, дурно пахнет, но топить баню, как бы ни хотелось, не хочет, хотя и считает себя физически способной на это. Решает дождаться дома и душа. Думает о том, что физически женщины способны практически на то же, на что и мужики. Ей почему-то вспоминается один из самых страшных кадров ее детства, и по коже бегут мурашки. Она помнит, как на ее глазах умирала от анафилактического шока родная бабушка со стороны матери. Она не помнит точно, почему той стало плохо, но помнит, что она не могла сдвинуться с места, и совсем маленькой Кате пришлось исхитриться, чтобы вызвать «скорую», но это уже не помогло. Она помнит, как над уже мертвым телом бабушки стоял врач «скорой» - мужчина, - а рядом стояли двое соседей, появившихся невесть откуда – один безработный алкоголик, другой – вообще неизвестно кто, и наиболее активно из всей компании смотрелась девушка-врач, по крайней мере, пытавшаяся восстановить сердечную деятельность, хотя толку от этого уже не было. Не выдержало сердце, как потом сказали Кате. Но самым главным, что она запомнила, было выражение лиц, позы, весь вид мужчин, стоящих рядом с телом. Они казались слабыми, беспомощными, бездейственными. Они, вроде как, уже ринулись поднимать и выносить бабушку, но когда стало ясно, что она мертва, просто начали недоуменно смотреть и думать, что делать дальше. Тогда Катя узнала, что мужчины могут быть слабыми. Это засело в ней довольно глубоко, и, наверное, благодаря этому, она довольно спокойно относилась к необоснованно претенциозному поведению отца в связи с ее переездом, да и вообще по жизни. Она помнила его сильным в ее глазах, но понимала, что он сломался под грузом своих же проблем, и ее это уже не удивляло. На похоронах потерянный вид был у всех, словно бы каждый из родственников и знакомых бабушки Тани совершил какую-то оплошность, приведшую к ее столь глупой смерти. Но Катя-то знала, что на самом деле произошло. Просто мужчины опоздали с помощью. И поняла, что надо рассчитывать только на себя.

День проходит в странном забытье. Дождь меняет интенсивность, но не пропадает, и Катя позволяет себе только выйти во двор и посидеть под навесом, прислушиваясь к белому шуму мира, наполненного тонкими потоками, несущимися с потрясающей высоты и разбивающимися о привычное человеку окружение на привычной ему высоте. Ближе к вечеру, перекусив оставшимися фруктами, Катя собирается и садится в «гетц». Легкая нервозность остается, и она чувствует себя несколько неуютно, и ее движения несколько скованы, но ехать нужно в любом случае, и она выезжает за пределы садоводства, быстро преодолевает расстояние до трассы и встает на прямой курс. Мурманское шоссе еще не стоит из-за возвращающихся домой поздних дачников, и Катя вспоминает, что завтра выходной, поскольку на субботу приходился какой-то там праздник. В любом случае, она не хочет больше висеть на даче в одиночестве, поскольку одиночества у нее хватает и дома, и уверенно продолжает путь. Ближе к городу движение замедляется, и спустя минут десять движения маленькими шажками, Катя видит, в чем проблема – на правой полосе лежит на боку маленький грузовик «хенде», и к его ходовой части плотно прилип «фольксваген пассат» с развороченной с водительской стороны передней частью, а рядом с ними прямо на двойной сплошной стоят «жигули» с неузнаваемым передом, вроде как прикрывая лежащий на крыше «матиз», из которого явно кого-то вырезали. Катя чувствует, как ее слегка мутит и крепче сжимает руль и ручку переключения передач.

Рядом с «пассатом» стоит с потерянным видом молодой парень с лицом цвета мела. Он явно не понимает, что ему делать и куда идти. Очевидно, травмированных уже увезли, и на месте работают инспекторы ДПС, но им вроде как и нет дела до этого парня, и он продолжает бессмысленно смотреть то на разбитое вдребезги лобовое стекло «хенде», из которого, судя по следам крови, вылетел водитель, то на трассу, забитую толкающимися по свободным полосам машинами с возмущенными водителями. Катя вспоминает свой самый ужасный момент, связанный с автомобилями.

Она стоит на парковке рядом с «Феличитой» на Дальневосточном, и не может завестись. Включает и выключает сигнализацию, пытается прокрутить стартер и не понимает, в чем дело – то ли в отсутствии бензина, то ли в севшем аккумуляторе. Ее мобильник сел, и она никому не может позвонить. На ней короткое коралловое платье, и она в отчаянии открывает капот, но ничего не может понять, закрывает его, снова включает и выключает охранный режим, пытается завестись, но ничего нового не происходит, и парень в футболке с длинным рукавом и черно-белой полосатой рубашке проходит мимо и откровенно смеется над ней. Ей до безумия жарко, и она уже готова вручную толкать «гетц», и людям вокруг совершенно плевать на ее горе.

Она не может вспомнить, как тогда вышла из ситуации, но сейчас «гетц» едет без каких-либо нареканий, а, значит, все хорошо, что хорошо кончается. Немного замедлившийся при виде аварии поток снова становится быстрым на въезде в город, и спустя полчаса Катя уже нарочито медленно и аккуратно паркуется около дома. Отходя от машины, она обращает внимание, что в «982» ее номерного знака девятка практически неразличима из-за налипшей грязи. Усмехается.

Вечером, смыв с себя часть стресса под душем, она снова садится за ноутбук и читает уже столь привычные новости. Узнает о возможном срыве Чемпионата мира по футболу в Рио-де-Жанейро и даже удивляется, что где-то еще может быть такой бардак с финансами, как в этой стране.

Обнаруживает в ящике новое письмо от безумной преследовательницы, но на этот раз – видимо, благодаря полученной за два дня моральной отдушине, - реагирует спокойно.

«Да ты грамотно свинтила. Но пользы от этого будет немного. Я все равно слежу за тобой, и ты не особо осторожна. Ты мне нравишься, на самом деле. Хочешь увидеться? Хочешь понять кое-что? приходи завтра в десять утра на «гостинку». Прямо к метро. Ты меня увидишь. И я тебя»

- Бешеная тварь.

Катя не узнает свой голос и понимает, что ни с кем не говорила вслух с самой встречи с тетей. Решает ответить.