Вот только наглядной телепатии мне еще не хватало для полноты ощущений.

— Чудно говоришь, бабуся. Я-то тебя только ушами слышу.

— Зато я не только ртом говорю, но и душой, — теперь усмешка ощущалась в ее тоне. — Да ты не кручинься. Поживешь у меня немного, освоишься, к миру нашему привыкнешь. Я не неволю, а только послушайся моего совета. Рано тебе еще к людям идти. Ничего хорошего из этого не получится.

Женщина повернула лицо в сторону трупа рыцаря.

— Сам видишь…

— Подожди, подожди! — от волнения у меня даже голос осип. — Ты что-то обо мне знаешь?

— Да чего там знать-то? С горы ты спустился, в гору тебе и карабкаться.

— С горы… в гору… А яснее нельзя?

— Сам все поймешь, когда время настанет, — отмахнулась Мара. — И ведь чувствовала, вчера надо было за ягодой идти. Ладно, парень…

— Степан.

— Что?

— Степаном меня зовут. Олеговичем…

— Ну что ж, — кивнула та. — Имя не более странное, чем и сам ты. А у отца твоего имя древнее, славное, княжеское. Тем более есть нам с тобой, Степан свет Олегович, о чем поговорить да поразмыслить. Бери покойника и ступай за мной. Не годящий он был человек, а все ж — не бросать его, как падаль. По обычаю похоронить надо.

Произнеся это, женщина повернулась и неторопливо побрела прочь. Уговаривать меня не пришлось. Расстаться с единственным человеком, который мог хоть что-то объяснить, мне и в голову не приходило. Да я на край земли готов был шагать, несмотря на отяжелевшее тело, только чтоб еще поговорить с Марой. Ведь вопросов у меня насобиралось куда больше, чем можно прояснить парой слов.

К счастью, так далеко идти не пришлось.

Следующая полянка, чуть просторнее и с прилепившейся с одного краю избенкой, оказалась почти рядом. Всего в паре минут ходьбы. И только увидев жилище Мары, я окончательно понял, что изменился. Конек кровли хижины был почти вровень с моими глазами.

Конечно, можно было попробовать предположить, что менялся не я, а мир. Но помня о принципе экономии энергии, куда проще поверить в точечное превращение, нежели в глобальную смену декораций. Дешевле обходится…

— Положи покойного вон там, — указала Мара рукой, потом ткнула в другую сторону. — Заступ видишь?

— Могилу копать будем?

— Будешь. Тебе теперь много потрудиться надо, чтобы вновь в силу войти. Вот так и жить станем. Ты будешь дрова колоть, воду носить, охотиться, а я — о мире нашем рассказывать… — Она замолчала, будто прислушиваясь. — Оставь. Не надо. Поздно. Ступай за избу и не высовывайся, покуда я гостей незваных не спроважу.

— Но…

— Быстро! — в голосе женщины звякнуло железо. — И не вздумай снова геройствовать.

Не повиноваться такому приказу я не мог. Да и сам уже расслышал топот множества копыт.

Десяток всадников вылетел на поляну, едва я успел скрыться за избой.

— Эй, ведьма! — заорал один из них. — А ну, показывай свое чудище!

— Ты о чем баешь, милок? — повернулась к ним Мара. — Перепил вчера?

— Только не надо мне голову морочить! — гаркнул тот же самый всадник, продолжая горячить коня. — Слуги князя Витойта своими глазами видели, как огромное чудовище напало на их господина. Оторвало рыцарю голову, сожрало ее, как яблоко, а потом — схватило тело и сюда кинулось. Да и мы не через чащу ломанулись, а по следам его к твоей избушке вышли.

Тут его взгляд упал на обезглавленное тело князя, и воин указал на него кнутом.

— А это что такое? Будешь дальше отпираться, карга старая?!

— Звать-то тебя как, милок? — негромко поинтересовалась Мара.

— Зачем тебе мое имя? — ратник непроизвольно осадил коня, заставив его попятиться.

— А и впрямь незачем, — согласилась Мара. — Видишь ли, сын Малка, знаменосец князя Мстислава, в мире такая чудасия происходит, что иные зрячие — хуже слепых. Не только будущего не видят, но и того, что у них под носом, не замечают.

— Но, но… — еще больше сдал назад ратник. — Не балуй. Люди слышат. Князь колдовства не любит.

— Да разве ж сказать хорошему человеку, чтобы он поостерегся, злое дело? — словно удивилась женщина. — Вот хоть тебя взять. Неужто не хочешь узнать: продлится род твой, или ты последним в нем останешься?

— Нет! Не хочу, — воин от избытка чувств даже руками лицо прикрыл. — Не смей!..

— И чего орешь? — пожала плечами Мара. — Обрадовать тебя хотела. Но нет так нет, твоя воля. Забирайте тело — и в самом деле, нечего ему тут валяться. Да и ступайте с богом. А князю Мстиславу передай, пускай заканчивает с глупостями. Чай, не дите малое. Ни ему самому, ни брату его, Льву Ольгердовичу — Несмеяна не достанется. Зря только воинов изведут. Тогда как настоящий, смертельный враг уж недалече. И еще передай князю, пусть приезжает ко мне вместе с братом, когда луна вновь силу набирать станет. Много важного узнает, если захочет.

Княжеский знаменосец хотел было ответить женщине так же резко, но, заглянув в темные провалы ее невидящих глаз, осекся и сбавил тон:

— Хорошо, Мара. Я передам светлому князю твои слова. Но помни, если будет на это воля Мстислава Ольгердовича, я вернусь вместе с ним.

В ответ на неприкрытую угрозу женщина только рассмеялась и, даже не оглядываясь на ратников, вошла в хижину.

Что ни говорите, а за последнее время я не только сравнялся ростом с кровлей, но и поумнел существенно. Не зря говорят, что битие определяет сознание. Да чтоб я раньше вот так смирно прятался от каких-то гопников? Оставив терки женщине? Не, я парень по натуре не нарванный и даже флегматичный чуток, но если планка упадет, то тушите свет. И тогда мне пофигу, на «меринах» они на стрелку подъехали или на жеребцах.

Дверь в избу скрипнула, открываясь.

— Степан, ты где? — позвала Мара.

— За домом, где же еще, — проворчал я. — Хозяева велели не геройствовать. А нам что, мы люди маленькие. Могем и в укрытии переждать.

— Это ты верно подметил, — добродушно рассмеялась женщина. — Куда уж меньше. Ни дома оставить, ни с собой взять. Сосунок, да и только. А еще удивлялся, что от него титькой пахнет.

И опять я не понял по ее голосу — шутит Мара или всерьез соглашается.

— Выходи уже, дитятко. Бабушка покушать принесла…

При этом слове мой живот издал такое трубное урчание, что на корню пресек любое возмущение, а я даже покраснел.

— Вот-вот… — опять засмеялась женщина. — И как только дружинники тебя раньше не расслышали? Говорю с Михой, а сама думаю все время: «Глухой он, что ли, знаменосец княжеский? Или попросту не хочет чудище лесное найти?» Накось, замори червячка, пока я обед спроворю…

Мара сунула мне в руки толстую краюху каравая, густо намазанную медом, и пузатый глиняный горшочек молока.

— Извини, Степан, сын Олегов, что на пороге угощаю, но тебе рано в избу соваться. Переколотишь мне там все горшки с непривычки. А то и вовсе притолоку снесешь…

— Спасибо, — пробормотал я смущенно.

Жадно откусил от ломтя хлеба, пахнущего, словно самая лучшая в мире сдоба, прожевал торопливо, проглотил и с удовольствием запил прохладным, непривычного вкуса молоком.

— Козье?

— Шутишь? — вздернула брови женщина. — Стану я с этим вонючим отродьем возиться. — Медвежье.

— Что? — я чуть не поперхнулся, готовый поверить во все что угодно. — Чье?

— Да коровье, коровье. Шучу я… — отмахнулась Мара. — Где это видано, чтоб медведица летом доилась? Зима ее время. Вот уж и впрямь несмышленыш. Ничего не знает. Ничего не видит. Вон хлев прямо перед тобой стоит. А вон там — «лепешка» сегодняшняя, не убрала еще. Неужто и в самом деле так трудно одно с другим сопоставить?

— Теперь, когда ты показала и объяснила, — согласился я, — просто. Но, видишь ли, ммм… Мара, не приучен я под ноги глядеть. Да и хлев с одного взгляда от амбара не отличу.

— Вляпаться в навоз не боишься, или там, откуда пришел, коровы не гадят? — хмыкнула та.

— Все проще. Там, где я жил — коров нет.

— А и в самом деле, — словно смутилась хозяйка. — Вот дурында старая. Тебя шпыняю, а у самой ума-то не многим больше. Откуда в горах коровам взяться. Ладно, о живности после поговорим. Скажи мне, Степан, с топором хоть обращаться умеешь? А то вдруг у вас там и деревья не растут. Я бы не удивилась. Лесом ты так тихо шел, как иной ветер-бурелом не сумеет.