София часто вспомнила о Марии. Ей так хотелось поделиться с подругой своим несчастьем, но она боялась обратиться к ней за помощью теперь, когда ни в ком не была уверена. Она чувствовала свою вину: сейчас Мария уже наверняка все знает о романе с Санти и считает, что ее предали. София уверилась в этом, когда новых писем в почтовом ящике не оказалось. Ее словно отрезали от всего, что было ей дорого и знакомо. Она пыталась полюбить Женеву, но этот город ассоциировался только с болью. Глядя из больничного окна на горы, едва различимые вдали, София размышляла о том, что ее мир утрачен для нее навсегда. Она потеряла двух самых дорогих ей людей, Санти и Марию. Она потеряла свой любимый дом и все, что давало ей уверенность в завтрашнем дне. Она ощущала себя несчастной и всеми покинутой. Откуда ей было знать, что завтрашний день все же наступит? Она не могла бы убежать от себя самой. Ощущение утраты продолжало преследовать ее, напоминая о пережитом несчастье день и ночь.

Спустя неделю София привезла ребенка из больницы домой. Пока она находилась в родильном доме, у нее было время обдумать свое положение, и она приняла решение. Ей пришлось смириться с тем, что Санти не желает иметь с ними ничего общего. Она не могла вернуться в Аргентину, но она не собиралась ехать и в Лозанну, как планировали ее родители. Еще в марте они каждый в отдельности присылали ей письма, пытаясь объясниться и найти общий язык. Но София не стала отвечать им, и поток их писем иссяк, как пересохший ручей. Родители полагали, что все придет в норму, как только она вернется домой. Однако они не знали главного — София не намерена была возвращаться.

Она сказала Доминик, что не представляет своей встречи с Санти, поэтому и смысла в поездке в Аргентину не видит. Женева постоянно напоминала ей о том, что ей довелось пережить, поэтому она отправляется в Лондон, где попробует начать все сначала.

— Но почему Лондон? — Доминик не скрывала того, как опечалена предстоящей разлукой с Софией и Сантьягито. — Ты же знаешь, что можешь остаться у нас. Тебе вовсе не обязательно уезжать.

— Я знаю, но мне надо побыстрее забыть Санти, а здесь мне все будет напоминать о моих надеждах. Вы с Антони моя семья. Но вы должны меня понять: я хочу начать с чистого листа.

Она вздохнула и опустила глаза. Доминик увидела, что от былой девочки не осталось и следа. Материнство очень изменило Софию, однако она не светилась счастьем, как все молодые мамы. Напротив, она была подавлена и замкнулась в себе.

— Мама и папа встретились в Лондоне, — сказала она. — Я говорю по-английски и благодаря дедушке, который жил на севере Ирландии, у меня есть британский паспорт. Они не станут искать меня в Лондоне. Скорее, они будут искать в Женеве, Париже или в Испании. Нет, я приняла твердое решение отправиться в Лондон.

Софию всегда волновала сама мысль о том, что можно жить в Лондоне. Она посещала английскую школу в Буэнос-Айресе, где им рассказывали о королях и королевах, о казнях и коронациях, на церемонию, которой папа пообещал ее однажды отвезти. Теперь она знала, что отправится туда сама.

— Но, дорогая моя, на что можно рассчитывать одной в незнакомом городе, с маленьким ребенком на руках? Ты не сможешь воспитать его в одиночку.

— Я не возьму его с собой, — ответила она, и ее глаза были устремлены на персидский ковер под ногами.

Доминик испытала настоящий шок. Ее глаза стали большими, как блюдца. Она смотрела на бледное лицо Софии в ужасе.

— Что ты собираешься сделать? Оставишь его с нами? — воскликнула она. Сначала она рассердилась, но потом решила, что у Софии, должно быть, послеродовая депрессия.

— Нет, Доминик, — устало произнесла София. — Я хочу отдать его какой-нибудь хорошей семье, где за ним будут присматривать, как за родным ребенком. Может, отдать его семье, где давно мечтали о сыне? О, прошу тебя, найди такую семью. Доминик, найди семью, где к моему ребенку относились бы, как к своему собственному, — умоляюще проговорила София.

Ее лицо выражало решительность.

Она выплакала все свои слезы. Ей больше ничего не хотелось. Боль выела ее изнутри. Антони и Доминик пытались убедить ее не делать этого, но она была непреклонна. За окном не переставая шел дождь, словно отражение внутренней душевной непогоды. Маленький Санти мирно спал в своей кроватке, завернутый в старую шаль Луи. София сказала, что не может быть с ребенком, глядя на которого все время будет вспоминать о Санти и его предательстве. Она была слишком молода и не знала, как ей справиться с таким множеством трудностей. Будущее представлялось ей большой черной дырой, которая втягивала ее в себя, лишая воли к жизни. Она не хотела этого ребенка.

Антони строго заметил Софии, что речь идет о человеке, за жизнь которого она ответственна. Это не игрушка, которую можно кому-то отдать. Доминик мягко добавила, что со временем София забудет о Санти, так как ребенок — не его продолжение, а маленькая личность со своими достоинствами и недостатками. Но София ничего не хотела слышать. Если она решится оставить его сейчас, то ей будет не так больно, говорила она, потому что он еще совсем крошка. Если же она будет тянуть, то потом у нее не хватит сил отпустить его, а она обязана это сделать и ради себя, и ради него самого. Она еще очень молода и неопытна, чтобы ухаживать за младенцем. Она намерена начать новую жизнь, и в ней не было места новорожденному Сантьяго. София приняла решение.

Доминик и Антони провели долгие часы, обсуждая выход из этой ситуации, пока София гуляла с коляской вдоль озера. Они не хотели, чтобы она отдавала ребенка на усыновление. Они знали, что она будет жалеть об этом всю жизнь. София была неопытна, и еще не понимала, что девять месяцев беременности и несколько недель любви и заботы связали ее с сыном неразрывной нитью.

Супруги надеялись, что разговор с врачом может помочь Софии выйти из кризиса, поэтому упросили ее встретиться с психиатром, однако накануне встречи она предупредила их, что ни при каких обстоятельствах не изменит своего решения. Доктор Бадро, маленький старичок, так выпячивавший грудь, что напоминал Софии толстого и довольного жизнью голубя, потратил на беседу с ней несколько часов. Он помог ей проанализировать все важные события последнего года. Она рассказывала обо всем с абсолютным равнодушием, как будто за нее говорил кто-то другой, смутно напоминающий Софию, а сама она наблюдала за происходящим откуда-то со стороны. После бесконечной и бесполезной беседы доктор Бадро сообщил ей, что либо она получила серьезную психологическую травму, либо от природы обладает недюжинной способностью контролировать себя.

Ему требовалось для окончательного вывода еще несколько сеансов, но София наотрез отказалась от дальнейших встреч. Она уже определила курс для корабля своей жизни — он должен двигаться в сторону Лондона, и на нем не было места ни одному пассажиру.

Как только Софии удалось убедить своих кузенов, что она не изменит решения, они перешли от слов к делу. Она должна была подписать документы на усыновление и встретиться с потенциальными приемными родителями мальчика. Доминик была в отчаянии. Она твердила Софии, что та пожалеет о своем поступке, однако София не желала ее слушать. Никогда еще Доминик не доводилось встречать более упрямого человека. Она даже прониклась сочувствием к Анне. Как оказалось, София была весьма строптива, если что-то выходило не по ее желанию. С ней случались приступы ярости, она хмурилась часами, и никакие посулы не могли изменить ее настроения. София была не только упрямой, но и очень гордой. Доминик желала, чтобы София вместе с первенцем отправилась в Аргентину, где их приняла бы семья. Она не сомневалась, что после первого шока скандал постепенно утих бы. Но София не собиралась возвращаться. Никогда.

Она ждала начала процесса усыновления, и осознание того, что ей предстоит разлука с сыном, погружало Софию в отчаяние. Теперь, когда она знала, что скоро навсегда расстанется со своим малышом, она проводила с ним каждую минуту. София не могла смотреть на него без слез: ей никогда не узнать, каким он вырастет, она не сыграет в его судьбе никакой роли. Она прижимала к себе крошечное тельце и говорила с мальчиком часами, как будто каким-то чудом он мог запомнить звук ее голоса или запах ее кожи. Несмотря на захлестнувшую ее боль, София была уверена, что поступает правильно.