— Бедняга! — шептал он. — Ради этой своей дочки он продавал свою душу в каждом порту Дальнего Востока. Он разрушил свое здоровье, напиваясь до чертиков и впутываясь в любые сомнительные сделки, которые позволяли ему заработать больше, чем просто капитанскую зарплату. Именно поэтому они и наняли его в Сингапуре.

— Значит, его нанял Гундерсен? — спросил я.

— Наверное. Я не знаю. — Он пожал плечами. — Кто бы это ни был, они неправильно выбрали время. Старик возвращался домой к дочери. Он ни за что не затопил бы корабль в своем последнем плавании.

— Выходит, Деллимар от него избавился? Ты на это намекаешь?

Он покачал головой.

— Нет, я не думаю, что он собирался его убивать. Мне кажется, он забрал у него спиртное и выжидал, пока старик созреет и сделает то, что от него хотят. Деллимар не мог знать, что в ту ночь Таггарт умрет. — Он криво усмехнулся. — Но ведь это практически то же самое, разве не так?

В ту ночь он несколько часов сидел с Таггартом, слушая историю его жизни, обрывки которой капитан начинал рассказывать, когда его сознание мутилось — риск и мошенничество, аферы и сомнительные сделки… а потом двое его людей утонуло. После этого Таггарт запил.

— Как и большинство из нас, он просто хотел забыть.

И он продолжил возрождать призрак этого ужасного старика, стоя на скале, подобно монаху-цистерцианцу, и дрожа под промокшей коричневой тканью куртки.

Внезапно он переключился на дочь… на ту фотографию и то, что она для него означала. Ее образ стал его вдохновением, его отрадой, воплощением всех его надежд. А потом эта встреча в Сен-Мало, где его шокировало внезапное осознание того, что он очень многого не может ей рассказать, и то, что она догадалась, что он что-то скрывает.

— Ты в нее влюблен, я угадал? — спросил я.

Мы были странно близки, оказавшись только вдвоем в этом зловещем безмолвии тумана и окружающего нас со всех сторон моря.

— Да.

Внезапно его голос приободрился, как будто для того, чтобы повеселеть, ему достаточно было одной мысли о ней.

— Несмотря на то, что она сделала с тобой в суде.

— Ах, это!

Он отмахнулся от моего напоминания. В тот последний вечер в Саутгемптоне она пришла, чтобы извиниться. И после этого он рассказал ей все. Все, о чем прежде рассказывал ее фотографии.

— Я должен был кому-то это рассказать, — пробормотал он.

Вдруг он поднял голову и втянул носом воздух. Откуда-то из безбрежной сырости вокруг прилетел порыв ветерка.

— Все еще западный, — произнес он, и мы начали обсуждать, скоро ли рассеется туман. Ему не понравился вид рассвета. — Эта область низкого давления, — бормотал он. — Нам необходимо добраться до спасательного корабля, прежде чем разыграется буря.

Это прозвучало очень зловеще.

Вскоре нам пришлось вернуться в лодку. Вода поднялась, накрыв скалы нашей бухты, и уже не позволяла нам к чему-либо причалить. Мы находились в странном подводном мире, где отовсюду капала вода, а поверхность моря неуклонно поднималась, пока гигантские, напоминающие неприступную крепость скалы не превратились в жалкий островок, приподнимающийся над морем не более чем на два фута. Уже было два часа, и волнение усилилось. Мы сидели, прижавшись друг к другу, в нашей лодчонке, а волны обдавали нас фонтанами брызг.

Время как будто исчезло. Во всяком случае, его движение было совершенно незаметным. Густой туман висел вокруг нас, и казалось, что во всем мире нет ничего, кроме этого убогого скалистого островка и уродливых пенистых водоворотов.

Мы уже почти не разговаривали. Нам было слишком холодно. Мы по очереди несли своего рода вахту, позволяя друг другу поспать, а если точнее, то впасть в некое забытье. Снова начался отлив, и скала вернулась, подобно древнему чудовищу, подняв свое мокрое тело из моря.

Около пяти часов туман начал рассеиваться. Поднялся ветер, и серая пелена поредела, постепенно превратившись в ослепительное переливчатое сияние, на которое было больно смотреть. Со всех сторон начали появляться какие-то силуэты, на наших глазах превращающиеся в скалы, а море как будто расширялось, уходя от нас во все стороны. Над нашими головами появился клочок неба, удивительно яркий и синий. Внезапно туман исчез, и все залило солнечным светом. Мы оказались в сверкающем мире синевато-зеленой воды, усыпанной скалами.

Привязав шлюпку, мы вскарабкались на обросшую ракушками и водорослями скалу. Внезапно стало очень тепло, и с вершины скалы, которая всего несколько часов назад была голым избитым волнами островком, нашим глазам открылось изумительное зрелище. Все море вокруг нас было покрыто островками скал — миля за милей зловещих рифов и камней — Минкерс за час до нижней точки отлива. За этими островками можно было разглядеть открытое море. Везде, кроме юго-запада. На юго-западе островки были столь многочисленными, что сливались в один сплошной скальный барьер.

Мы легко опознали маяк острова Метресс-Иль, который даже во время самого высокого прилива возвышается на тридцать один фут над водой, что позволило Пэтчу сориентироваться на местности. Скала, на которой мы стояли, находилась на северной стороне Минкерс, приблизительно в миле от внешнего бастиона скал Пипетт. По его расчетам, «Мэри Дир» должна была находиться почти строго к югу от нас. Позже я проверил его предположения по крупномасштабной карте и выяснил, что он был прав. Но те три мили, что отделяли нас от цели, составляли основную массу рифов. В тот момент мы этого не понимали. Мы также и представить себе не могли невероятные в своей причудливости изменения в расположении надводных рифов на последней стадии отлива.

Ветер был довольно сильным, и на поверхности длинных, неуклонно прокатывающихся через рифы с запада на восток волн образовалось неприятное волнение. На сколько хватало глаз, повсюду было очень много белой пены, особенно вокруг подводных скал. Мы тут же пожалели, что забыли об осторожности, так как внезапно заметили Хиггинса. Он стоял на большой скале не более чем в полумиле к востоку от нас. Наверное, это была скала под названием Гранд-Васселин, потому что на ней виднелся черно-белый маяк. Не успел Пэтч привлечь к нему мое внимание, как Хиггинс начал поспешно спускаться вниз, к своей шлюпке, которая покачивалась у подножия скалы, жизнерадостно сверкая на солнце синими бортами.

Мы тоже заспешили. Поскальзываясь и спотыкаясь, мы спустились к нашей шлюпке и оттолкнулись от островка, не успев даже спланировать наш путь через рифы. Мы думали только о том, что течение, которое в этот момент было западным, благоприятствует Хиггинсу. Мы должны были преодолеть эти три мили и укрыться на судне спасательной компании, пока нас не настиг Хиггинс.

Разумеется, мы вообще не должны были выбираться на самую вершину скалы, позволяя отчетливо увидеть себя на фоне неба. Если бы мы вообще об этом задумались, мы бы поняли, что, как только туман рассеется, он будет стоять на какой-нибудь возвышенности, высматривая нас. Не то чтобы мы о нем забыли. Как можно забыть о человеке, преследовавшем тебя всю ночь по предательски пустынному, заброшенному участку моря, с мыслью об убийстве? Но, видимо, туман так оградил нас от реальности, что в тот момент, когда он рассеялся, мы бросились на самую высокую из доступных нам вершин, чтобы увидеть мир, который так долго был от нас скрыт. Это была инстинктивная реакция, да и вообще, мы немного отупели от холода и усталости.

Единственным разумным поступком стало то, что, прежде чем отчалить от островка, на котором мы ютились целых двенадцать часов, мы надели спасательные жилеты. Пэтч начал грести, держа курс на юго-запад, поперек течения. Теперь, когда нас не защищала от ветра наша скала, мы ощутили на себе всю его силу. Западный ветер дул вдогонку течению, вздымая высокие волны с крутыми гребнями. Я подумал, что нас, возможно, уже накрыла область низкого давления. Солнце светило как-то неуверенно, и длинные языки бледных облаков, развевающихся, как кобыльи хвосты, лизали небо.