– Ну, ты мог бы что-нибудь писать, – сказала она, стоически снося мои заигрывания с ее сиськами, видимо, я лапал их недостаточно Творчески и Одухотворенно.

– Или, например, рисовать картины, – сказала она.

– Я набираю тексты и монтирую репортажи, – сказал я.

– Это все так… серенько, – сказала она.

– Вот есть у меня знакомый, Лоринков, – сказала она.

– Гроза старшего курса! – сказала она. – Все мы, все Творческие Девочнки, были в него влюблены!

– Так он и газетчик блестящий, и сюжеты делает, и даже, говорят, книжки талантливые пишет, – перечислила она.

– Он явно Творческий! – сказала она, нервно моргая.

– Явно Гений! – сказал она.

– Так выйди за него замуж, – сказал я, раздвигая ей ноги коленом.

– Не могу, – сказала она с легким сожалением.

По тону я сразу понял, что она с ним трахалась, просто он, как и все остальные 1000 тысяч ее партнеров, использовал ее лишь для перепихона. И ты правильно сделал, парень, подумал я.

– Почему не можешь? – спросил я.

– Он давно уже женат, – сказала она.

– На какой-то обычной, простой девушке – сказала она с яростью.

– И чего он только в ней нашел? – сказала она досадливо.

– Книг не пишет, в газете не работает… у нее даже своего блога нет в жж, где бы она могла написать, как критически относится к свежему тексту Коэльо или причудам дизайна от Карвальон, вся она… не Творческая, какая-то вся… не яркая! – сказала она.

Я преисполнился расположения к этому Лоринкову и его Нетворческой жене.

– Может, она не трахает ему мозги постоянными разговорами про наркоманов эфира? – предположил я.

– Не груби мне, – сказала она.

– Ладно, – сказал я.

И продолжил ее трахать. Да-да. Вы не ошиблись. Мы разговаривали о всякой вот такой ерунде, трахаясь. Вот такого низкого накала страсти были у нас с Оксаной в постели. Конечно, ровно до того момента, когда я не избил ее в первый раз. А после этого не трахнул как следует, не принимая во внимание ее жалкое нытье про «слишком большой» или «я сухая». Кстати, она и правда была постоянно сухая. Не возбуждал я ее, что ли? В любом случае, кровищи было столько, что она вполне могла зачерпнуть у себя под носом и смазать там, внизу. Что я ей и предложил, когда предложил своей женушке встать раком. Это был наш первый раз. Первый раз я ее побил, имею в виду. Ну, и, если уж честно, первый раз я ее и вытрахал, как следует. Два в одном. Бинго.

– Становись раком, сука! – скомандовал я, и она хныкая, встала, окропив комнату кровью.

– А сахааа, – промычала она.

– Что блядь? – спросил я.

– Я сухая, – сказала она более внятно разбитыми губами.

– Отлично, тварь, – сказал я, – так бери кровищу с носа, и мочи себя там внизу.

После чего вдул, и трахал до упора, невзирая на протесты, и, вероятно, ей было больно. Но мне было плевать. В тот день я получил весомые доказательства измены. Она приперлась домой, благоухая, – якобы она была на невероятно трудном задании, – и пошла в ванную. Но мобильный телефон забыла, хотя обычно строго следила за тем, чтобы он, бедняжечка, купался вместе с ней. На качество секса ей всегда было плевать, значит, понял я по ее счастливому виду, ее трахнула какая-то шишка из администрации. Ну, или какой-то представитель Творческой Интеллигенции, который непременно получит Нобелевскую Премию.

Я взял ее телефон и просмотрел два сообщения. Входящее и исходящее. Входящее – от какого-то хмыря, который ее, судя по времени отправки текста, трахал сегодня, – гласило:

«М-м-м, моя сладкая девочка, твоя киска такая тесная, твои ляжки такие упругие, твои груди так подрагивают, когда я трахаю тебя, моя сладкая апельсиново-пшенично-молочная фея, когда мы сможем повторить этот невероятный экзистенциальный опыт с налетом легкого садо-мазо? Будем осторожны, чтобы этот ваш супруг-орк не застиг нас– а то я его боюсь, хи-хи. Твой сатир. Постскриптум. Сделай это еще раз – заглоти мой рог под самый корень, глядя мне в глаза, и я сорву для тебя все звезды мира»

Черт. Я почувствовал, как у меня встал. Эти ребята – ну, писатели и журналисты всякие, – они и правда иногда умеют Сказать. Черт-черт, черт. Ладно. Я глянул исходящее сообщение. Оно, как и вся Оксана, было пропитано пафосом и ложью.

«Мой друг, не слишком ли вы поспешны в своем жадном стремлении иметь лишь секс, секс, и ничего кроме секса? Да мне было хорошо с вами, но ведь именно Душа это ворота в тело, я настаиваю – Душа, а не то, о чем вы постоянно говорите, так что давайте в следующий раз встретимся в менее интимной обстановке, например, сходим в Театр, обсудим что-нибудь связанное с Творчеством. Мне интересно было бы узнать как вы пишете Ваши книги… Всегда Ваша юная фея».

Юная фея двадцати семи лет. Еб твою мать. Бедный парень, подумал я. Он решит, что плохо ее трахнул и она пошла в отказ. А ей просто не нужен секс. И живые люди ей не нужны. Ей нужны дрова в костер ее жадного честолюбия. Того, когда ты даже партнера для простого перепихона выбираешь не из приязни, а по степени его Творческой или Социальной Значимости.

Я надолго застыл, и оцепенение прошло, лишь когда прекратился шум в ванной. Значит, вода набралась. Я зашел в ванную, – несмотря на ее протестующий возглас, она считала это личным пространством, – и глянул на себя в зеркало. Тридцатилетний крупный мужчина в хорошей форме. Обычный. Не яркий. Не-блядь-Творческий. После чего развернулся и ударил ее кулаком по лицу. Вода окрасилась кровью сразу же. Я вытащил ее из ванной, вбросил в комнату, и еще поколотил. А потом поставил раком, и вытрахал, как следует, не оглядываясь на то, что у нее там тесно и узко.

Это был наш первый раз.

После этого она мне, кажется, не изменяла. Но значения это не имело. Я стал избивать ее регулярно и постоянно. За большие провинности и малые. Я бил ее и так и этак. После первого она умоляла меня не бить ее по лицу, и чаще всего так я и делал. Но если я был раздражен чересчур уж, то бил и по лицу, и она тогда врала что-то про падения с лошади – конный спорт был ее любимой забавой, – а то и отлеживалась дома на больничном. И знаете, что.

Люди, которые говорят, что рукоприкладством ничего не добьешься, и что это не способ решения проблем, ни хрена не понимают в жизни. Все решилось.

Когда ты начинаешь беспощадно лупить жену даже за неправильно приготовленный ужин, в доме воцаряются мир и покой.

ххх

Спустя год она меня боялась.

Научилась гримировать синяки. Садиться спокойно и не морщась, как будто ее задница и правда не в кровоподтеках. Дышать легко, несмотря на то, что ребро поломано. Запуганная и затюрканная, бедняжка не могла о разводе даже и помыслить. Меня это смешило. Неужели идиотка думает, что я ее не отпущу? Я бы дал ей развод в любой момент. Но она, курица безмозглая, навоображала себе, что я жестоко с ней расправлюсь, – наверное, точно не знаю, иначе чего она все это терпела, – и о разводе даже и не заикалась. К моему удивлению.

Вообще, она изменилась. Про Творчество и Эфир я от нее и слова больше не слышал. Бедная девчонка даже дыхнуть боялась. Я находил это правильным. Бил ее за малейшую провинность – на мой взглояд провинность – и трахал всякий раз, как и когда захочу. Она иногда жаловалась, уже не претензиями, конечно, а ласково так, нежно. Но мне было все равно.

Я окончательно плюнул на брак, как на союз равных. Это, знаете, работает, когда в браке действительно двое равных.

А у меня в браке был я, и безмозглая кукла, помешавшаяся на эгоизме и честолюбии. Трахаться мирно мы перестали. Я всегда ее шлепал, бил, и унижал. Иногда я ловил себя на мысли, что мне нравится слегка придушить ее, и, пока она испуганно бьется, навалиться сверху. Пора кончать с этим, думал я, иначе задушу эту идиотку на хрен. Но когда женщина покорна тебе во всем, она становится слишком удобной. Можно сказать даже, что я привязался к Оксане. К Новой Оксане, конечно же. В конце концов, женщина и есть раба при своем мужчине. И когда Оксана стала ей, то брак показался мне неплохой штукой. Так что я даже пожалел, когда все закончилось. А закончилось все, как это обычно и бывает, случайно.