– Повезло тебе гаденыш, – сказали люди в плащах, когда пришли навестить хореографа.

– Живучий, как кошка драная… – поэтично восхитились они.

– Что с моей женой? – спросил вдруг Моклитару.

– А у тебя есть жена? – спросили люди в плащах.

– Я думал, вы знаете всё, – сказал Моклитару.

– Мы знаем все, что нам нужно, – сказали люди в плащах.

– А твое семейное положение нам не сдалось, – огорчили они Моклитару.

И ушли, оставив хореографу сок и булочку.

Моклитару подумал, что у блокадных детей и такого не было, и расплакался.

ххх

Следующим летом, выписавшись из больницы, посвежевший и помолодевший Моклитару стал братом Иеговы. Но ежедневного маршрута не сменил. Ходил все по тем же заведениям, только теперь вместо ручек и жалостливых историй подкладывал на столики Библии.

– Братья мои, – говорил он алкашам, окружавшим его, как голуби окружают туриста на площади Святого Марка.

– Я излечился и вы сможете, – говорил он.

И рассказывал всем свою историю. За небольшими исключениями – пара пьяных и обколотых подростков, жаждавших на новую дозу, вместо людей в плащах, – в ней все было правдой. И звонок от жены, как предупреждение Бога. И слезы о бедных детках. И все такое. Деток Моклитару водил с собой. Двоих пацанов – восьми и десяти лет – в костюмчиках и с папками. Конечно, когда не было уроков. Мальчишки были степенными и важными. Маленькие Свидетели. Моклитару получал за Служение кое какие деньги, так что ребята начали отъедаться. Жена хореографа от счастья потеряла дар речи, и стала разносить с глухонемыми ручки и игрушки по кафе.

Моклитару думал, что сорвал банк во всём.

– Я пришел к вам, братья, как послание, – говорил он.

– Я пришел к вам как предупреждение, – предупреждал он.

– Я пришел к вам, – говорил он.

Кое кто и правда завязывал. В конце концов, пример был более чем убедительный. Все помнили, в каком положении был Моклитару ДО и в каком появился ПОСЛЕ. Все считали, что Моклитару спас сам Бог. И хореограф, раскладывая Библии на замызганные столики кишиневских кафе, иногда думал, что, возможно, Творец хотел бы конкуренции с нашей стороны в чем-то. Хоть мы никогда у него не то, что не выиграем, но даже и не сравнимся с ним. Но он конкуренции все равно хочет и ее поощряет.

Хотя бы просто для того, чтобы быть в форме.

ххх

Спустя четыре года исцеленному было явлено Чудо.

Экс-хореограф и проповедник Моклитару, раскладывая Библии, наткнулся в одном ихз кафе на покойника. Жестоко убитый писатель Лоринков пил кофе, сваренный на песке, неприлично – чересчур неприлично для умершего, – хлюпая.

– Я пришел дать вам… – растерянно сказал Моклитару.

– Чего? – спросил Лоринков, и поднял глаза.

– Ох ты, – сказал он. – Воскресший Лазарь.

– Моклитару, вы бросили пить? – подвинул он стул хореографу.

– Мне сказали, ты давно погиб, – сказал Моклитару.

– Я? – удивился Лоринков.

– Да я мою посуду как заводной, и только и успеваю, что по ночам написать кой чего, – сказал он.

– В Португалии, – сказал Моклитару.

– В Испании, – сказал Лоринков.

– Чертова Молдавия. Всё переврут, – покачал он головой.

– Я думал ты покойник, – еще раз сказал Моклитару.

– Да ничего со мной не случится, – утешил Лорикнов хореографа, и крикнул, – два коньяка и еще кофе.

– Я не пью, – сказал Моклитару.

– Нет проблем, я выпью два, – сказал Лоринков.

– Не стоит пить, – сказал Моклитару.

– Я и не пью, – нелогично сказал Лоринков.

– Давай я тебя угощу, – сказал Моклитару, потянувшись к кошельку.

– Не стоит, – резко сказал Лоринков.

– А в чем дело? – спросил Моклитару.

– Я никогда не позволяю молдаванам себя угощать, – сказал Лоринков.

– Ну, чтоб не спиться, – пояснил он.

– Молдаване всех спаивают, – сказал он, и хищно подвинул рюмку хореографу.

– Ты суеверен, – сказал Моклитару.

– Это имеет резоны, – сказал Лоринков.

Моклитару подумал о себе и вынужден был согласиться.

– Вот, в отпуск приехал, расслабляюсь, – сказал Лоринков.

– Давай расслабимся, читая Библию, – сказал Моклитару.

– Давно это с тобой? – спросил Лоринков.

– Бог спас меня, – сказал Моклитару.

– Бога нет, – сказал Лоринков жестко.

– Я это давно для себя выяснил, – сказал он жестоко.

– Это еще почему? – спросил Поклитару, оживившись в предчувствии спора.

– А как же ленинградские дети? – спросил Лоринков, и выпил коньяк.

Моклитару поник.

ххх

В тот день хореограф впервые пришел на Собрание слегка выпившим.

Но потом держался еще немного. Пить он начал спустя полтора месяца. В первую очередь проданы были Библия и папки. Потом пиджак и галстук. Последними ушли брюки. Жена, – как коллега по работе, – пила вместе с ним, и квартиру они пропили очень быстро. Дар речи к ней так и не вернулся. Когда, выпив, она попала под автобус и ее привезли в больницу, она не смогла сказать, какая у нее группа крови, и умерла.

Моклитару, пьяный, оборванный, на радость публике вновь стал попрошайничать в кафе напротив городского КГБ. Он плясал у столиков, и говорил, что ненавидит Бога и что Бог несправедлив, раз допускает мучения детей. Его дети были уже взрослыми, и с отцом отношения порвали. Моклитару этого, во время своей ссоры с Богом, не заметил. К осени его видели на улицах в одних семейных трусах. Он был настолько грязнен, что его брезговала задерживать полиция.

Холодало и женщины останавливались у витрин меховых магазинов все чаще.

Надвигалась зима.

Взгляд у Иры был тягучий, с поволокой. Каждый раз, когда Ион чувствовал на себе блеск этих всегда влажных органов зрения, в уголках которых, то и дело, появлялась большая слеза, сердце его осыпалось. Прямо так и осыпалось, тонко звеня разбитым об асфальт хрусталем. Еще у Иры была челка, которая тоже разбила Иону сердце. Челка была всегда растрепанная, и парню хотелось подойти к ней и поцеловать. Вообще, Ира обладала очень многим, что разбивало сердце Иона. Парень даже всерьез подумывал над тем, чтобы пойти к врачу. К кардиологу.

– Проверьте, доктор, есть ли у меня еще сердце, – скажет усталый Ион, – или оно разбивалось так часто, что уже не собралось вновь…

А врач улыбнется, и понимающе попросит рассказать, что же это за причина такая, по которой сердце Иона разбито. Хотя, конечно, все будет прекрасно понимать сам. Ведь врачи, – опытные и пожилые, – всегда знают, что лечат не причину болезни. Причина недугов, знал Ион, всегда одна. Любовь. Само собой, в больницу он идти боялся. Во-первых, Ион был в городе человеком новым и людей стеснялся. Да и времени на больницы у него не было: парень работал в зоопарке, и только и успевал, что чистить вольеры животных, косить траву, да убирать территорию. Во-вторых, Ион боялся, что, рассказав врачу-кардиологу, которого он выдумал, всю правду о том, что сердце ему разбила Ира, он, Ион, попадет уже к другому врачу.

Ведь Ира была зеброй кишиневского зоопарка.

Тем не менее, поделать с собой Ион ничего не мог. И, глядя на челку Иры, на ее глаза, – человечьи, внимательные, любящие, – и в особенности на полный зад на тонких, ухоженных задних ногах, все сметал и сметал с асфальта осколки своего сердца. А сзади Ира напоминала Иону изящную полосатую рюмочку: шикарный зад на стройных ножках манил парня даже ночами.

– Безусловно, в этом сказывается ваше детство, проведенное в деревне, – сказал профессор Дабижа, – ведь многие дети, выросшие на природе, совершенно положительно относятся к скотоложству. Более того, это является важной частью их ээээ… сексуального опыта.

– Сами вы, профессор, скот! – обижался Ион.

Профессор не обижался. С Ионом он познакомился, когда парень работал в зоопарке уже год. Профессор Дабижа, – член Союза писателей, известный филолог, и антрополог, – привел в зоопарк внучку. И, глядя, как молодой, лет двадцати, рабочий в синем комбинезоне любовно глядит на зебру, продекламировал: