Только представьте… мы – выдумка этого чудовища, сказала она, и шутливо размахнулась в мою сторону полотенцем.

Диего поцокал языком, Лида, улыбнувшись, не стала утруждать себя походом в ванную, и вымыла руки в мойке, чем вызвала легкую тень презрительной улыбки у Алисы. Внезапно мне открылось все происходящее, и я увидел нас как бы со стороны. Маленькая модель дома – я видел такие в риэлтерских конторах, – в которой с пугающей дотошностью и аккуратностью изображены все детали, вплоть до плинтусов и рисунка плитки. И четыре фигурки на кухне модели дома, – открытой с одной стороны, чтобы вы могли видеть, как все будет выглядеть в будущем. Оно тоже открылось мне, но куда больше меня сейчас интересовало настоящее.

Моя жена испытывает в отношении моего писательства то же самое, что я – по поводу ее одержимости домом.

Наедине со мной она не понимает этого, и потому бесится, но в присутствии посторонних, осознает, насколько я хорош. Может быть, понял вдруг я, нам следовало бы просто-напросто начать жить с кем-то постоянно? Так оно и получается, думал я, рассматривая раскрасневшуюся Алису, которую Диего банально убеждал в том, что все мы в каком-то смысле чьи-то персонажи.

Вульгаризация божественной идеи, сказала Лида.

Вот она, болезнь новообращенных, сказал Диего.

Моя маленькая белая сучка стала большей католичкой, чем урожденная латиноамериканка, сказал он с любовью.

Я вдруг почувствовал, что и они в присутствии нас осознают свои лучшие стороны, и открывают друг друга по-настоящему. Мы были оливкой в коктейле для них, и наоборот. Лучше всего мы раскрываем вкус своего брака, лишь по-настоящему ощутив его в опасности, и ощутив рядом еще один брак. Так два корабля, идущие бок о бок, чувствуют не только поддержку и уверенность в том, что ты не один в этом мире без дна и границ, но и легкое чувство тревоги – почти неосознанное, – и страха того, что корпуса, соприкоснувшись, нанесут друг другу пробоины, и дело кончится катастрофой. Какие еще отношения связывали нас с Алисой с Диего и Лидой?

Мы были явными свингерами, тайными любовниками, и друзьями по умолчанию.

В следующую пятницу, сказал Диего.

Договариваетесь о вечеринке, похотливые засранцы, сказала Лида.

Да, совсем забыла сказать, что в пятницу у нас кое что будет, приходите с Алисой, сказала она мне, легко аннулировав приглашение Диего. С удовольствием придем, парировала из своего угла Алиса. Народу будет, сказал Диего. Если бы не необходимость принимать у нас эти разгоряченные толпы, я бы с удовольствием переселилась к вам, сказала через мужские головы Лида, и Алиса кивнула. Она, как мне показалось, приняла это предложение о мире. Уют, а у вас слишком много места, сказала она. Порой меня пугают эти потолки, сказала со смешком Лида, мне то и дело кажется, что из-под них вот-вот спустится ко мне какой-нибудь бог из машины.

Перепихнуться с парочкой девчонок из гостей, радостно сказал Диего.

Всегда готов спошлить, фыркнула Лида. Это у него мужское, сказала по-матерински опекая, Алиса, и Диего, заурчав, подставил голову, которую моя жена и погладила. В это время петух и зашевелился в углу. Кстати, мужчины, пора вам взяться за то, о чем вы столько нам рассказывали, сказала Алиса. Лида закивала головой и встала рядом с моей женой. Исчезло все, кроме пола. Сейчас они были две девчонки в первом классе, и сплотились против мальчишек, мы же с Диего, – слегка растерянные, нахохленные, неловкие, – были на другой стороне, в другом лагере.

Черт тебя побери, Диего, сказал я, что мы будем делать с этим проклятым петухом.

Будем мужчинами, амиго, сказал Диего. Бери нож и тащи эту птицу за собой. Хорошо, что ему связали ноги, сказал я ворчливо, приподнимая теплую, и неожиданно жесткую из-за перьев птицу. У нее будет совершенно другой вкус, сказал Диего. Одно дело купить убойное мясо, совсем другое – убить своими руками, сказал он. Лида и Алиса, знать не желая про наши мужские забавы, отвернулись и уже вполголоса обсуждали какие-то чудодейственные кремы.

Фр, кремы, насмешливо сказал Диего, когда мы вытащили петуха на террасу, и положили в специально заготовленный таз. И не думайте, что мы будем его ощипывать, крикнула нам вслед Алиса. Петух, склонив голову, отчаянно моргал.

Сперма мужика и теплая кровь живых существ, вот лучший в мире крем для бабы, сказал Диего.

Ах, амиго, если бы ты знал, как полезны для семени орехи, обычные грецкие орехи, а для простаты – отвары иван-чая, сказал он. Сел на свой любимый конек. Весь мир был, по мнению Диего, создан для того, чтобы в виде питания улучшать качество спермы человека по имени Диего. Когда он говорил об этом, мне явственно виделась грязь, стекающая у него по подбородку. Интересно, подумал я, что в нем нашла Алиса. Очевидно ведь, что никакого сравнения со мной Диего не выдерживал. Тем не менее, он женился на Лиде, и, судя по всему, потрахивает мою Алису, подумал я с тревогой.

…ноги, сказал Диего.

Что с ногами, чертов ты извращенец, сказал я.

Прижми ему ноги, и вперед, сказал Диего. Почему я, сказал я. И потом, у него же связаны ноги. И ты, черт тебя побери, подбил нас на то, чтобы купить эту птицу, сказал я. Вот как, сказал он.

Именно, сначала предложил купить карпа, а потом вызвал в нас отвращение болтовней про холодную плоть, умерщвленную еще при жизни этого создания давлением ста атмосфер и ледяной водой прудов, сказал я, решительно напоминая Диего всю его болтовню.

Давай, террорист чертов, разве не то же самое вы делаете с людьми в этой вашей Боготе, ну, когда крадете их во имя революционных идей, сказал я.

Вообще-то, я из другого лагеря, амиго, у нас эскадроны смерти и все такое, сказал он.

Как бы то ни было, действуй, сказал я.

Он хмыкнул, посмотрел на меня чуть снизу внимательно, взял в правую руку нож, а в левую голову петуха, и чуть повернулся. Послышался испуганной вздох. Я даже не обернулся. Разумеется, женщины поднялись посмотреть. Диего попробовал и так, и этак, но у него ничего не получилось. С горла петуха упали на таз лишь пара капель крови. Попробуйте испортить мне пол, я вас сама тут прирежу, услышал я откуда-то далекий голос Алисы. Прямо жертвоприношение какое-то, прошептала Лида. Ну так на то оно и Рождество, прошептала Алиса. Вообще-то, в греческой церкви жертвы приносят на Пасху, сказал я. А у католиков в жертву приносят исключительно людей, сказал Диего. Только латиномериканец может так отчаянно клеветать на мать нашу, апостольскую церковь, сказал я обиженно, хотя не был на исповеди уже лет пять. И какой спокойный, даже крыльями не бьет, прошептала Лида. Наверное, нож тупой, прошептала Алиса. Черт тебя дери, Диего, сказал я. Тут уже меня критикуют за тупые ножи, в нашей культуре это символ несостоятельности хозяина дома, сказал я. Не чертыхайся, приятель, сказал он. Не к ночи, приятель, сказал он. Ну, что же, сказал я.

Наклонился, отобрал нож решительно, сжал голову птицы, и оттянул на себя, прижав коленом жесткую спину.

Выдохнув, сильно потянул на себя нож, и поводил им, как новичок смычком – по струнам контрабаса. Понял, какая нагрузка ложится музыкантам на ноги. Глянул на покрасневшие – может, это кровь отражалась, – лица Алисы, Диего и Лиды. Услышал, как тихо течет вода, а потом понял, что это кровь. Птица трепыхнулась было, но Диего оказался начеку и – обхватив петуха с боков, – не дал ему вырваться. Спустя пару минут птица затихла. Меня удивило выражение лиц жены и гостей, и я обернулся. Настал мой черед удивляться. Еще каких-то несколько минут назад с нашей террасы открывался вид на заснеженный и застывший – как в детских фильмах про Рождество, – парк, в котором ни одна деталь не шевелилась и все было освещено ярким зимним солнцем.