Тогда он улыбнулся, задрал голову и посмотрел мне прямо в глаза.

Большие, бездоные, днем карие, а сейчас черные, как космос, из которого мне – и всему миру – сладкими обещаниями неизведанного будущего светила Луна. И я почувствовал, что теряю вес, и теряю воспоминания и теряю себя. Отрываюсь от Земли и лечу туда. В его глаза. В светящиеся чертоги. И вновь увидел Луну, но уже – огромной. И весь мир – ставший больше, чем он есть. Гигантские деревья и огромных взрослых. Одна из них – с прекрасными длинными волосами, – говорила мне что-то, гладя по голове. Я поморгал спросонья, сев на кровати.

– Сынок, – сказала она, и протянула мне пакет.

– Набери ромашек, – сказала она.

…И я отправился бродить в поле ромашек.

– Анжела, – сказал я.

– Володя, – сказала она.

– Анжелушка, – сказал я.

– Володенька, – сказала она.

– Анжела Анатольевна, – сказал я.

– Владимир, – сказала она.

– Анжелаааааа, – сказал я.

– Влад, – сказала она.

– А вот это уже неправильно, – сказал я.

– Влад это от Владислава, – сказал я.

– Тот, кто славен, – сказал я.

– А я Владимир, – сказал я.

– Тот, кто владеет всем миром, – сказал я.

– Так владей мной, малыш – сказала она.

Я так и сделал.

…После этого оглянулся. Повсюду на столах, которыми был заставлен почти весь кабинет, кипели какие-то растворы, фи-зи-о-ло-ги-чес-ки-е жидкости, а из пробирки с пузырящимся раствором вырывались дым и пламя. Все здесь напоминало обстановку в научной лаборатории профессора Нимнула, главного злодея «бондианы» моего детства, мультипликационного фильма «Чип и Дейл спешат на помощь». Того самого, в котором два хомяка, сбежавших из зоопарка в Нью-Йорке, организуют Контору вроде ФБР и начинают спасать мир. И того, который я смотрел вплоть до восьмого класса, когда нам начали преподавать химию, и в моей жизни появилась Она. Анжела, Анжелушка, Анжела Анатольевна…

Невысокая, прекрасная, всегда ухоженная и в туго обтягивающей юбке, она заставляла вожделеть одним лишь видом себя.

Я так и написал в своем первом романе, который, конечно же, посвятил ей.

«Невысокая, прекрасная, всегда ухоженная и в туго обтягивающих юбках, она заставляла вожделеть себя одним лишь своим видом…»

Конечно, все персонажи в тексте были вымышлены, а совпадения и все такое – случайными. Анжелу звали в романе Анджелой, с ударением на «а» и английским прононсом, а главного героя – Энтони. Он учился в привелигированной школе для британской молодежи, по ночам выбирался из общежития колледжа, чтобы выполнить кое-какие секретные поручения МИ-6 за своего отца-алкоголика – спившийся Бонд, я был горд своим новшеством, – и был влюблен в Анджелу. Которую хотела вся школа, и которую на первом ряду просили помочь с примером, чтобы второй ряд мог насладиться видом ее бедер, после чего с примером не получалось у кого-то на втором ряду, и наступал черед блаженства первого ряда… Анджелу, носившую неизменно приличной длины, – но чуть более тесноватые, чем следовало бы, – юбки…

Помню, именно эта деталь вызвала наибольшее недоверие Андже… ну в смысле Анжелы Анатольевны.

– То есть как это узковатые?! – сказала она, прочитав конфискованную у меня рукопись.

– Да я, если бы ты знал, шью юбки у… – сказала она имя самого известного модельера нашего города.

А так как это Кишинев, то вам нет никакой необходимости знать это имя. Каким бы оно ни было, это всего-навсего модельер из Кишинева, что уже само по себе смешно и неважно, не так ли? Так что и я пропустил имя мимо ушей, и покраснел от волнения, глядя на колени Анжелы. Она слегка постучала пальцем по столу. Эхо отозвалось в кабинете, потому что он был пустым. Она оставила меня после уроков, когда заметила, как я смотрю тайком что-то в рюкзаке.

– Поначалу я решила, что это порножурнал, – призналась она позже.

– А потом, что там бутылка вина… ну или еще что в этом роде, – сказала она.

Но это было не вино и не журнал, а просто тетрадка, которую она конфисковала, чтобы прочесть, бросая на меня внимательные и смешливые взгляды… О, я чувствовал себя святым Себастьяном, а ее взгляды – раскаленными стрелами язычников, которыми расстреляли бедолагу… Одноклассники хихикали. Конечно, это были вовсе не респектабельные ученики Итона в пиджаках и галстучках, готовые перейти в Кембридж. Обычная молдавская школа в 1992 году: учителя, которые не получали зарплату по году, ученицы, мечтающие стать проститутками и, почему-то, экономистами, и ученики, которые уже начали практиковаться в вымогательстве, мелком грабеже, и которых ждал юридический факультет. Ну, тех, кто выжил. Так или иначе, а я был не такой как все. Тонкий, ранимый, чувствительный… Проще говоря, алкоголик. Ну, или как сказал учитель физики, «наш мальчик имеет непростую душевную организацию». Конечно, физик был еврей и его – конечно же – уволили во время подъема национального самосознания. Новый директор школы, пожилая молдаванка, которая не снимала меховой шапки даже в кабинете, так и сказала:

– Гребаный жид, – сказала она.

– Пусть сваливать, – сказала она.

– А железные яйца стукать и молнию пущать мы тут и сами сможем, – сказала она.

Гребаный жид свалил, железные яйца из кабинета опытов украли – ну как, два украли, а один поломали, – и физику мы продолжили изучать уже только в теории. Как и многие другие предметы, преподавать которые был некому: из Молдавии свалил не только проклятый жид-физик, но и несколько проклятых гребаных русских, пара поляков, и бывшая директор-немка. Но значения это не имело: как и все, кому за 14, единственное, чем мы интересовались, был трах. Так что все эти душные моменты с национальным самосознанием и тому подобной ерундой особо не зафиксировались у меня в памяти. Тем более, что новая директор оказалась вполне доступной для переговоров и мы поняли, откуда у нее берутся деньги на ондатровые шапки…

–… таешь, – сказала Анжела.

– А? – сказала я.

– Перестань пялиться на мои колени, – сказала она, не пряча, почему-то, колени.

– О чем ты мечтаешь? – сказала она.

Я сглотнул. Анжела сидела передо мной на столе, закинув ногу на ногу. Ее шикарные ляжки сводили меня с ума. Наш спортивный класс как раз расформировали – свалить пришлось и тренеру-эстонцу, и вообще, кажется, из Молдавии происходила эвакуация всего мало-мальски стоящего, – и сил и энергии во мне было хоть отбавляй. Я бы вполне мог сделать романтичное предположение, что мое тело скучало по спорту. Но оно, конечно, скучало не по нему. Тренер, сволочь, увез свою дочь, с которой у меня был роман и с которой мы начали трахаться. И которую я забыл, увидав колени Анжелы…

–… ять отключился, – сказала она.

Я встряхнул головой. Ноги Анжелы в колготках – а может… о, Боже… чулки?! – сводили меня с ума. И она, как нарочно, просто сунула мне свои колени под нос. Я приложил все усилия, чтобы перевести взгляд на окно. Потом на ее глаза. Она улыбалась.

– Ну, Энтони, – сказала она.

– Издевается, сучка, – подумал я.

– Да это вовсе не… – сказала я хрипло.

– А знаешь, мне понравилось, – сказала она.

– Даже удивительно, с виду обычный мальчишка, – сказала она.

– И на тебе, пишет книжки, – сказала она.

– Творческий! – сказала она.

– Для пацана четырнадцати лет… – сказала она.

– Хррпрпрпроп, – просипел я, подразумевая что-то вроде «мне почти пятнадцать».

– Типа настоящий мужчина, – сказала она.

– Уфссссссс, – просипел я утвердительно.

Она встала со стола, взяла меня за руку и приложила к груди. Я не почувствовал ее сердца, потому что мое билось так сильно, что отдавало и в руки. Анжела улыбнулась.

Обняла меня и поцеловала в губы.

…когда спустя несколько месяцев в кабинет случайно ворвался преподаватель физкультуры, скандал был дикий. Дело было, разумеется, не в приличиях и не в том, что я был ученик, а она – учительница. Просто долбанный физрук был влюблен в мою Анджелу, мою шикарную Анджелу с ударением на первую «а» и потрясающими, соблазнительнейшими, лоснящимися, тугими, нежнейшими, бархатистыми ляжками. Господи, да я даже не помнил потом, какая у нее грудь, потому что, – стоило мне подумать об Анжеле, – как передо мной возникали ее ляжки…