Ему не пришлось повторять дважды, он направил луч света к следующему лестничному пролету и ушёл без лишних слов. Пенни не могла не проследить за ним взглядом, пока он не растворился в темноте. Затем быстро вставила ключ в замок и вошла в квартиру. Она закрыла за собой дверь с большой осторожностью, а так же зацепила защёлку, которую бабушка оставила открытой, чтобы она без труда могла войти.

Только тогда она позволила себе нормально вздохнуть. Квартира, в которой она жила с бабушкой Барбарой (их друзья всегда называли её Барби) была маленькой, простенькой, с несколькими окнами. Две комнаты, ванная и гостиная, которая также служила кухней, всё в уменьшенных размерах. Бабушка всегда повторяла:

— Я Барби, и это дом Барби, вот поэтому и маленький!

Даже мечты Пенни сжались до кукольных размеров. Она хотела поступить в колледж, но не смогла получить стипендию. Лучше так, иначе она была бы вынуждена сражаться в небольших умственных и сентиментальных битвах, чтобы решить свою судьбу. Небольших – потому что, в конце концов, был бы дан один и тот же ответ:

«Я останусь с бабушкой».

Таким образом, всякая возможность конфликта была сведена к нулю. Тем не менее, Барби настаивала на том, чтобы она переехала в университетский городок и искала работу, чтобы не отставать от учебы, но Пенни с уверенностью знала, что её дорогая бабушка, которая всегда чувствовала себя молодой, несмотря на свои семьдесят лет, страдала бы тысячью способами. Таким образом она осталась и не пожалела об этом. Она любила Барби больше, чем кого-либо другого на Земле.

Пенни включила на кухне свет. Тут же и разделась, бросив мокрую одежду на пол – длинное до лодыжек серое пальто, футболку, настолько сильно обтягивающую её тело, что она могла бы составить конкуренцию рентгеновскому снимку, самую короткую плиссированную юбку, в стиле «немного распутная Сейлор Мун»[1], прозрачные колготки с красной подвязкой, нарисованной на левом бедре и резиновые сапоги, в которые она переоделась, прежде чем выйти из клуба, где была вынуждена носить двенадцати дюймовые каблуки, опасные, подобно головокружительным небоскребам. Под всем этим «камуфляжем» скрывалось тело двадцатидвухлетней девушки, тонкой и бледной, ни прекрасной и ни уродливой. Кареглазая, с носом похожим на тысячи других носов и обычными губами – единственной своей частью, которую не ненавидела. Прямые волосы цвета жжёной меди, подстриженные в короткий боб соседкой, которая когда-то работала женским парикмахером. Результат был далёк от совершенства: асимметричный, с эффектом «горшка». Единственный локон, окрашенный светло-розовым, почти лиловым, падал на лоб, поскольку был длиннее остальных и доставал до носа. Она носила только одну серьгу, с левой стороны, в виде серебряного креста, достигающего плеча. Сняла его и положила на стол.

Пенни сразу же пошла в душ, чтобы избавиться от запахов бара, еды, дыма и ароматов приготовленных ею коктейлей.

Только тогда освежившаяся и без странных аксессуаров, за исключением яркого локона, она появилась у двери комнаты, где спала Барби. Бабушка ничего не заметила, не слышала странного обмена словами с парнем, который произошёл на площадке. Она спала под одеялом как мягкая игрушка, и была такая же маленькая и тонкая, как и Пенни. Вторая Пенелопа, но более старая и более нежная, более мечтательная и более эксцентричная, с фантастически длинными волосами, когда-то светлыми, а теперь серебристыми. Со времён её молодости, все называли её «карманной Барби» из-за её красоты и этих впечатляющих локонов. Пенни поцеловала бабушку в лоб, стараясь не разбудить. Затем добралась до своей комнаты.

«Комната» было вежливое определение для дыры, в которой она спала. Пенни отдала бабушке большее пространство и подарила подобие тумбочки. Внутри комнаты едва помещалась кровать, а места для шкафа не было вообще, ей приходилось довольствоваться открытой вешалкой, куда она вешала свои немногочисленные вещи. Однако у неё было окно, выходящее на противопожарную лестницу и переулок. Панорама, от которой восторженно не закричишь, но в любом случае эта щель, из которой свет просачивался утром, и свежий воздух вечером. Иногда доносилось романтичное мяуканье кошек, не мешающее ей, а напротив, действовавшее как саундтрек для сна. После глупой и пьяной болтовни услышанной в баре, такой сварливой и бесполезной, простые голоса животных очищали, подобно материнской колыбельной.

Пенни надела свою обычную пижаму и легла спать.

В тишине, перед тем как заснуть, она не могла не подумать об этом парне с татуировками. Он действительно жил в мансарде? Он мог ходить там с поднятой головой или всегда должен пригибаться?

Она представила себе этого гиганта, который ползал на четвереньках, чтобы избежать ударов по лбу и засмеялась. Кто знает, что там делал подобный мужчина. Он совершенно точно не вписывался в это место, как сильно кричащая и поющая толпа на стадионе, не могла выступать на концерте классической музыки. Это было таинственно и красиво, подобно тому, как считается красивым тигр или дракон испускающий огонь, или смертельная пропасть, за которой открывается захватывающий дух вид.

Она заснула, думая о ясных ледяных глазах, предполагая, что эти глаза могут наблюдать, даже не моргая, как убивают кого-то руки.

Франческа должна выйти из тюрьмы ровно через два месяца. Едва она освободится, мы сразу же уедем из этого дерьмового места. В течение последних четырёх лет мы не виделись: я был закрыт в одной тюрьме, а она в другой. Чёрт возьми, как мне её не хватало.

Тем временем я нашёл работу и дом, который походит скорее всего на грязный клоповник, а не на жильё; пожалуй, даже в тюрьме было лучше. Но кому какое дело, это всё равно временно, через два месяца соберём всё и свалим.

После моего освобождения у меня были женщины, зачем отказываться, ведь трахаться – это всего лишь трахаться. Она – это она. Франческа обладает чем-то, присущим только ей и чего не найти ни у какой другой. У неё безжалостные глаза и ужасные манеры, она – словно точная копия меня, только с киской между ног.

Мы убили чувака не специально. Всё случилось во время потасовки, когда ты жёстко бьёшь, и другие бьют жестоко, и нет возможности измерить применяемую силу. Если замечаешь, что какой-то козёл собирается изуродовать твою женщину складным ножом, как сдержать желание одним ударом сломать ему позвоночник?

Да, мы его убили, но это явилось частью потасовки. Они – говнюк и его друг, попавший потом в больницу, потому что мне не хватило времени с ним закончить – действительно спровоцировали нас на драку. Поэтому нас и не приговорили к пожизненному заключению. Её осудили на четыре года, мне дали шесть, из которых два скосили за хорошее поведение. Я и хорошее поведение? Никогда и ни в чём не являлся примером. Но в тюрьме я старался вести себя хорошо, избегал ссор. К тому же легко оставаться в стороне, если принять во внимание так же мой двухметровый рост и лицо человека способного задушить.

Не то чтобы я действительно являлся убийцей. Я занимаюсь своими делами, если остальные не лезут ко мне и занимаются своими. Но те, кто пытается пристать к моей женщине, когда она выходит из туалета в баре, распускают руки и приставляют лезвие к её лицу, угрожая прирезать, если она не раздвинет ноги, такие не заслуживают жить. До моего появления, Франческа уже начала избивать этого недоумка. Придурок не имел ни малейшего понятия к кому он пристал. Его нос превратился в кровавую кашу к моменту, когда, ломая кости, я начал его бить.

Сейчас я устроился работать вышибалой в одну из местных дискотек. Меня взяли, несмотря на моё прошлое, о котором хорошо проинформированы. Напротив, выглядит так, будто иметь в штате вышибалу из бывших заключённых очень круто. Это место для папиных сыночков, и они первые, кто нуждаются быть поставленными на место, когда выходят за рамки. Эти детишки с тугими кошельками заливают в себя одно лишнее пиво и теряют контроль, становясь безумными. Ведут себя как козлы по отношению к женщинам. Вот скажите вы мне все, в своей жизни я встречался с распутными женщинами, но обидеть женщину – да никогда. Никогда не принуждал их силой и не выношу тех, кто распускает руки, несмотря на то, что цыпочки говорят «нет». Не все они, подобно Франческе, могут постоять за себя. И тогда вмешиваюсь я. Мне обычно достаточно просто посмотреть на этих идиотов, и они готовы обделаться в свои фирменные штаны.