Я немного подумал над его словами и ответил:

— Ты, дорогой мой друг, Закария Майнце, как всегда стопроцентно прав. Знаешь, что меня гнетет больше всего?

— Откуда мне знать порывы твоей мятущейся души? — едва не стихами ответил Майцев.

— А боюсь я больше всего, что те люди, что станут получать наши команды, очень быстро заметят, как те деньги, что мы куда-то вкладываем, начинают приносить доход. Как думаешь, долго они будут удерживаться от соблазна вместе с нашими средствами разместить свои?

— Да пусть размещают, — легкомысленно отмахнулся Захар. — Подумаешь, сотня американцев разбогатеет!

Я подумал еще немного:

— А вслед за ними потянутся брокеры, а за теми банки. А там такие деньги, что и представить себе страшно!

— Ну и что? Мы-то все равно будем первыми? Значит, и прибыль наша будет больше всех!

Мне пришлось подумать еще чуть-чуть, я согласился с Захаром и полез за своей тысячей.

— Ты прав, Захар, нужно идти получать соответствующие знания. Если Рассел владеет вопросом, то мы должны хотя бы понимать, о чем идет речь. Нужно поговорить с Сэмом и ехать в Луисвилль. И нужно поторопиться, пока есть время и пока жив Черненко. А он умрет в самом начале весны. Потом, боюсь, могут начаться проблемы — Горбачев деньги считать не умеет совершенно, а тратить — большой мастак, как бы у Георгия Сергеевича последние припрятанные крохи не отобрали.

Сэм долго огорчался, узнав, что мы собираемся на некоторое время оставить его одного. Мы надеялись успеть окончить трехнедельные курсы, о которых прочитали в газете, и успеть с этим делом как раз к началу февраля, когда нужно было запускать машину, построенную Расселом.

Сам он, узнав о нашей затее, весело заметил, что, конечно, знание лишним не бывает, но зачем нам именно это знание? — он не понимает. Но если руководство не против такого шага, то почему бы и нет? Мы ответили, что наше руководство — не против. И договорились в следующий раз встретиться уже в Луисвилле.

Луисвилл оказался городом довольно приличных размеров, и я вслух удивился, зачем американцам понадобилось размещать столицу своего штата в такой дыре как Франкфорт, если есть такой замечательный город? Как их понять, этих янки? Это все равно как если бы столицей Волгоградской области стала деревня Гадюкино.

Искомые курсы биржевого дела нашлись неподалеку от порта. Поискав полдня жилье в пешеходной доступности, мы сняли чудную комнату в доме напротив, окна которой выходили на реку Огайо и штат Индиану.

Учение давалось трудно. Вернее, не так. Ничего трудного для запоминания там не было: несколько десятков новых для нас понятий, устоявшиеся термины — биржевой слэнг, фундаментальный и технический анализ поведения рынков, особенности работы бирж — все объяснялось на уровне, доступном шестикласснику. Никаких тебе дифференциальных уравнений второго порядка или тензоров с операндами. Каждый день нам казалось, что это все умышленно сводится к столь низкому уровню, а настоящие глубины откроются завтра, но наступал новый день и глубже ничего не становилось. Захар все ждал, когда начнется что-то из математики — статистика, теория вероятностей, но ничего такого не дождался. Максимум на что хватило гения американских — а они были самыми деятельными — трейдеров — это изобретение нескольких десятков простеньких «индикаторов» рынка, и вот здесь они проявили всю свою фантазию. Это называлось техническим анализом.

Мы изучали изобретенные бог знает когда и кем «японские свечи» и чисто американские бары, мы до боли в глазах вглядывались в старые графики изменения биржевой стоимости бумаг какой-нибудь «Дженерал электрик» и пытались отыскать на нем «трэнды», «линии поддержки и сопротивления». Мы изрисовали карандашами десятки листков, вычерчивая типовые «фигуры» — «флаги», «двойные и тройные вершины», «плечи-головы», якобы позволяющие с определенной (для меня так и осталось тайной — насколько определенной?) вероятностью судить о дальнейшем движении рынка. Мы отслеживали изменения цен разных бумаг и искали корреляцию с объемами торгов на бирже по этим бумагам. Мы сравнивали среднедневные цены на акции трехмесячного периода с трехнедельным и приходили к выводу, что в точках пересечения этих линий курсовых изменений наступает переломный момент для рынков. Мы вычертили длинные портянки с двумя десятками наиболее употребляемых индикаторов — от примитивных средних, через стохастики к многоцветным боллинджерам и «аллигаторам». От кривых линий на графиках рябило в глазах, а в голове роились наивные идеи. О том, что механизм безубыточной торговли обзавелся таким богатым инструментарием, что предположения о могущих случиться убытках казались просто детской страшилкой для запугивания обывателей и придания веса и значимости биржевым деятелям.

Как вершину эволюции биржевой торговли и анализа нам представили волновую теорию Эллиота. И мы подивились причудливым изгибам человеческой мысли, поставленной на службу желанию быстро разбогатеть.

Как и все остальные способы прогнозирования, она предполагала учитывать множество параметров и выносить конечное суждение о размещении средств на основании «собственного опыта и субъективных ощущений».

— Если бы конструкторы в NASA рассчитывали свои ракеты и шаттлы по таким правилам, какие придумали эти люди для размещения денег на рынке, — как-то раз задумчиво сказал Захар, — Армстронг никогда бы не попал на Луну!

— Откровенный бред, — согласился я. — Отмеряем микрометром, отмечаем мелом, рубим топором!

К нашему удивлению, таким образом строилась вся американская оценочная статистика: они сводили сотни переменных и данных в таблицы, строили графики, а получив результат, сравнивали его с мнением «экспертов»! И если полученный расчетами результат не совпадал с мнением «экспертов» — тем хуже для результата! Его просто корректировали в сторону «усредненного экспертного мнения»!

— Послушай, Сердж. — Мой друг называл меня уже совсем на американский манер. — Если все, кто крутится на бирже, играют по этим правилам, то уже сами правила диктуют ситуацию на рынке! Получается, что не собака крутит хвостом, а хвост — собакой.

И снова я не знал, что ему возразить. Особенно когда узнал, что котировка бумаги на рынке служит оценкой богатства компании, выпустившей эту акцию — капитализации. То есть если за день пять процентов бумаг сменили хозяев и при этом цена на эту бумагу выросла на пару процентов, то богатели и все остальные держатели этих бумаг! При том, что предприятие, выпустившее эти бумаги, не сделало в этот день ничего такого, что позволило бы говорить, что его капитализация действительно и объективно увеличилась!

Еще чуть позже мы выяснили, что есть такие страшные звери — «маркет-мейкеры», бывшие, как правило, большими банками вроде «Морган Чейз» или «Уэллс Фарго», которые легко могут привести в движение весь рынок, ломая любые теории и умопостроения. Если им вдруг нужны деньги — они сбросят необходимый объем бумаг, обрушив рынок — и их это совершенно не будет беспокоить просто потому, что денег и бумаг у них очень много!

Как сказал нам наш преподаватель — Томас Лэйн-младший:

— Возможно, обладая миллионом долларов, даже десятью или сотней, вы кажетесь себе значительным человеком. Но помните, что для парней с Уолл-стрит вы просто самонадеянный мальчишка, которому мешаются деньги. И забрать их у вас — главная задача этих веселых ребят. В биржевой игре шансы на победу всегда выше у того, у кого больше денег. Это как скатывать снежный ком — чем он у тебя изначально больше, тем больше снега к нему прилипнет. Поэтому когда начинают ворочаться «большие парни» — лучше в это время держаться от рынка подальше.

Эта мысль крепко засела в моей голове.

А на следующий день Захар где-то нарыл интервью с Уорреном Баффетом — очень удачливым и популярным инвестором, прославившимся тем, что в кризис начала семидесятых скупил по дешевке несколько пакетов акций разных предприятий, в последующие годы взлетевших в цене многократно. Баффет оказался противником технического анализа: «Я понял, что технический анализ не работает, когда перевернул вверх ногами график изменения цен и получил те же самые результаты».