Мысль, которая была ему сейчас необходима, Федоров опознал сразу. Она таилась в самой глубине его памяти, более длинная и извилистая, чем все прочие. Для того чтобы ее активизировать и приготовить к действию, надо было лишь к ней потянуться, достигнуть ее осторожно, миновав по дороге все прочие и не коснувшись их. Ему это удалось и он, чувствуя неподдельное удовольствие от того, что все сделано как надо, осторожно ее взял. Мысль, как он и помнил, была все такой же шероховатой, она подавалась и пружинила, словно резиновая. Ничего в ней за прошедшее время не изменилось.

А сколько его прошло? Кажется, полгода? Пятьсот километров? Бесчисленное количество упущенных возможностей и вероятностей?

Он прочитал первый знак, пропустил его сквозь сознание, попробовал, как гурман пробует первый кусочек экзотического кушанья. Остановиться и не идти дальше стоило усилия, но он его сделал.

Следовало завершить подготовку. Вот прямо сейчас.

Он взглянул в сторону тех, с кем пришел. Щербак стоял слишком близко, и Ларион увидел словно что-то материальное — съедающую его тоску по дочери, а также обрывки возможных вариантов судьбы.

Нет, вот на них он никогда не покушался, хотя видел, и заниматься ими не собирался. Это было не его. Он знал это точно. Тут у него ни умения, ни сил не хватит. Это не просто время.

Занятие для ведьм?

Мысль была совершенно посторонняя. Сейчас на нее отвлекаться было преступно, и он совершенно безжалостно ее откинул и тут же забыл.

Время.

Очень осторожно и внимательно он проверил течение окружающего времени, убедился, что из него не вывалился и лишь потом сказал приказным тоном:

— Солон должен подойти, а все остальные обязаны отойти как можно дальше. Не мешайте. Это очень серьезно.

И пока приказ его выполнялся, Ларион не выдержал, повернулся к тарелке, наконец-то взглянул на нее в упор, что старался не делать с тех пор, как потянулся за мыслью, доставшейся от ведьм.

В ней не было более ничего угрожающего или опасного. Живого тоже не было. Она существовала сразу в нескольких временах, не просто в прошлом и настоящем, как и положено любому предмету, а еще и каким-то образом в стороны, расслаиваясь на множество других тарелок, оставаясь в то же время собой, единственной, именно той, которая сейчас перед ним находилась.

Федорова это не удивило. Подобное было и с осколками других тарелок. Он в своей жизни их некоторое количество повидал. Сумеет ли здесь разобраться мальчик? Хватит ли у него для этого сил?

Солон уже стоял рядом, и, взглянув на него, Ларион увидел, как длинна нить его жизни.

Главное, подумал он, чтобы ее не пришлось израсходовать всю. Да нет, не может этого быть. Все случится раньше и не нужно думать о плохом, не стоит. Ибо плохие мысли притягивают невезение. Это сейчас единственное, что могло разрушить их планы.

— Я готов, — сказал Солон. — Погнали!

Голос его звучал неестественно тонко, поскольку время для него уже текло не совсем так, как для прочего окружающего мира. И, стало быть, терять его было чуть ли не преступлением.

— Держись, парень, — сказал Ларион. — Сейчас будет трудно, но ты держись. Главное, думай, что делаешь, и помни: если даже совершишь ошибку, я могу сдать назад и все вернуть. Столько раз, сколько понадобится.

— Я знаю.

— Разговаривать нам не удастся, но я буду всегда рядом, буду за тобой следить.

— Вот и отлично.

— Ты точно готов?

— Точнее не бывает, — ответил Солон. — Погнали, я сказал. Нечего терять время.

«Да, он прав, — подумал Ларион, — я оттягиваю время, оттягиваю неизбежное. И смысла в этом нет никакого. Пора начинать. Время уходит, проклятое время».

Он еще раз взглянул на тарелку, на ее размазавшийся по четырем направлениям времени силуэт, на мальчика, в глазах которого светились восторг и нетерпение, а потом, чувствуя себя негодяем, самым мерзким на свете, окончательно превратился в ведьмака. Он стал холодным профессионалом, способным лишь двигаться к намеченной цели, даже не пытаясь рассуждать, не испытывая эмоций, проламывая все попавшиеся преграды, какими бы крепкими они ни были.

— А если ничего не получится? — спросил Шестилап.

— Значит, не получится, — ответил Ларион. — Мы все умрем несколько раньше положенного нам срока. Всего лишь.

— Ты пессимист.

— Да, конечно.

— И все-таки жаль, — сказал кот, окидывая взглядом будущее место сражения, — что нельзя провести операцию со временем на такой площади.

— Ты знаешь — можно, — отозвался Федоров. — Только для этого понадобится много добровольцев. Кто останется сражаться? Чем больше площадь, тем больше требуется народа. А тут, ты только посмотри…

Он обвел рукой открывавшуюся перед ними панораму. Пояс взорванных домов, проходы между которыми были закрыты баррикадами. Дома, находившиеся снаружи этого пояса, за стенами которых прятались солдаты орды. Дома, находившиеся внутри него, за стенами которых прятались защитники города. Еще где-то с одной стороны были боевые машины пехоты, а с другой стоял танк. И сюрпризы, неприятные сюрпризы, приготовленные с обеих сторон. Придет нужный момент и их пустят в дело.

— И еще при этом у всех у них тоже придется забрать личное время, — поддакнул кот. — А если в бою кто-то из них передумает? И потом, бой — это вещь, в которой все постоянно меняется. Попробуй уследи. Нет, так не получится.

— Вестимо, — буркнул Ларион.

— Ты бинокль нашел? Учти, мне он не нужен. Так что в данном случае о себе ты должен позаботиться сам.

— Нашел, — ответил Федоров. — Хороший. У помощника мэра буквально чуть ли не с руками вырвал.

— О! Значит, тоже посмотреть охота?

Ларион не ответил.

Он поерзал, устраиваясь поудобнее в том же самом кресле, в котором сидел вчера, прислушался к его скрипу, одновременно отметив, как ноет все тело. Так, словно пришлось всю ночь разгружать вагоны. И слегка кружилась голова, но на это обращать внимания не стоило. Главное, чтобы руки не дрожали, если придется стрелять.

А придется ли? Хочется надеяться.

Федоров вытащил бинокль из сумки и повесил ее на подлокотник кресла. Он знал: сумка еще пригодится, в ней лежит несколько предметов, которые, вполне возможно, ему сегодня понадобятся.

«И вообще, — подумал он, — если переживу этот бой и все пройдет как надо, завалюсь спать не менее чем на сутки. Да, никак не менее. Если, конечно, меня не убьет Анна. Как обещала. Может, так будет лучше? Может, это выход?»

— Думаешь, сегодня все решится? — спросил Шестилап.

— Почти наверняка. Слышал, час назад били барабаны? Громко были, уверенно. Значит, атаман очнулся и придет. Он не может ждать. Он должен захватить город сегодня, иначе его солдаты начнут сомневаться в его силе. Понимаешь, о чем я?

— То есть он может нарваться на восстание?

— Нет, не сейчас. Однако любой командир знает, что если солдаты в нем хотя бы раз усомнятся, рано или поздно ему это аукнется, и так больно, что небо с овчинку покажется.

— Сурово, — сказал кот.

— А ты что думал, командовать другими — сплошное удовольствие?

— Ну, судя по тому, как ты ведешь себя, когда сидишь на моей спине, — да.

Ларион ухмыльнулся.

На подобные подначки он перестал покупаться уже давным-давно.

— Не веришь? — спросил кот.

— Верю, — ответил Ларион.

— Ах веришь? По-твоему, это справедливо?

— Да. Ты везешь, я, если понадобится, стреляю из обреза. Ну и так далее. Каждый вносит свой вклад в общее выживание. Хочешь, чтобы я тебя повез? Научись стрелять. Вот только я тебя не унесу, а тебе лапы целиться и нажимать на курок не позволяют. Значит, самой природой предрасположено, чтобы ты вез.

— О! — сказал Шестилап.

Ларион взглянул на него не без интереса.

Ну-ка, что еще выдаст усатый? Однако тот предпочел помолчать. То ли доводы признал действенными, то ли стал прикидывать, как бы приспособить к своим лапам огнестрельное оружие.