Я знал Мики Казинса, а он знал меня. Я был для него соринка на воротнике из верблюжей шерсти, а что соринка — щелк, и нету.

Мы с Дэнни собирались пройти мимо.

Мики встал у нас на пути. Он и еще двое его мордоворотов.

— Ты что ли Ники Беркетт?

Господи, как мне все это надоело. В Уондсворте заехали бы ему за это в сортире по черепу носком с батарейкой, это как пить дать.

— Отвали к херам с моей дороги, — говорю ему.

— Отвали к херам с его дороги, — поддержал Дэнни.

Странное дело, Мики даже не шелохнулся.

— Я слышал, ты водишь дружбу с полицейскими, — говорит, — а сам только что прибыл из мест не столь отдаленных. Тут должна быть какая-то связь, а?

Смотрю на него спокойно так, спрашиваю:

— Все сказал, что хотел?

— И надо бы тебе быть со мной поласковее, сынок, иначе мои ребятки захотят перемолвиться с тобой словечком, где поспокойнее. Ты меня понял? Понял, к чему это я? Не суй свой нос куда не след, или ты у нас теперь заматерел, заважничал, а? Ну что, мальчишку-то оставишь слушать, про что взрослые разговаривают?

Мордовороты его торчали по бокам с умным видом.

Да уж, проблема.

И тут вдруг откуда-то из-за спины приятный такой голос раздался. Ласковый такой голос: «Никак у тебя проблема, Ники? Эти козлы что ли на тебя наехали? Забыли, что они в Уолтемстоу?»

Глянул: Джавид, и Афтаб, и еще ихние друзья-приятели с Квинз-роуд. Мобилы свои тыркали минуты две. Со всех сторон слетелись ребята-азиаты — не было у них до сих пор случая пальтишко из верблюжьей шерсти в грязи вывалять. Окружили Мики и его пехоту тесным кольцом, надвинулись. Хиляки, конечно, по сравнению, зато численный перевес налицо.

Мики поглядел на меня со значением.

— Я уезжаю домой, юноша, — говорит, — и советую запомнить, что тут было говорено, очень советую.

Кругом повернулся и пошел.

Дэнни преспокойно догрызал свою кокосовую сладость.

— Он отвалил к херам, да, пап?

На следующее утро звякнул Джорджу, моему участковому. А чего делать-то? Этот сидит у себя в конторе, чаи гоняет в девять утра — после обходов своих. Затолкал пару клиентов в камеру — сиди, пей чай.

— Джордж, — говорю.

— Ники.

— Дельце тут одно, Джордж. Надо обговорить.

— Говори.

— Потолковать надо, — говорю, — встретиться.

— А ты подходи, Ники, как все нормальные люди. Потолкуем.

— Таким, как я, которые только-только из тюряги вышли, как-то не в радость обратно в казенное заведение лезть. С коппером кто увидит — не приведи господь, а если уж в судебную палату попер — значит, крыша совсем уехала.

— Прекрати, Ники, у меня уши вянут слушать. Подходи, постучи в окошко, сделай вид, что ты обычный англичанин.

— Встретимся на Северной кольцевой, под эстакадой в шесть часов.

— Не пойдет. В шесть «У Герольда». К тому же ты задолжал мне пинту.

Это я пропустил мимо ушей.

— «Лев и Ключ» в Лейтоне, идет?

— Не болтай чушь, Ники. Если я туда пойду, они потом закроются на дезинфекцию. Наши это заведение за милю обходят.

— Ладно, Джордж. «У Герольда» в шесть. А как я тебя узнаю?

— По лицу. Если не мое — значит, не я.

— Заметано.

Поехал в социалку насчет пособия. А вчера ходил в бюро регистрации безработных. То, что раньше занимало десять минут, теперь отняло три часа, черт бы побрал это долбаное правительство. Сегодня захватил толстую газету и сидел, пока не приняли насчет пособия по доходу, гранта на обустройство, кризисного кредита и прочего. В социалке совсем озверели — не хватает разве что детектора лжи и пробы на ДНК. Короче, сидел, читал газету, а потом — нет, представляете? — в полчетвертого они решили закрывать, и ни с того ни с сего выдали мне чек. Просто чудо какое-то. Будь у меня флажок, я бы им помахал.

Потом пошел на Вуд-стрит получить по чеку. Купил банку пива в универсаме, время убить. Старею, видать: да чтоб я, да что-нибудь купил — в жизни ни разу такого не было. Короче, взял банку пива и на почту пошел. Понятия не имею, зачем я туда поперся. В этой чертовой конторе на Вуд-стрит хвосты такие, что когда твоя очередь подойдет, как раз можешь получить и пенсию.

Стою я, значит, в очереди, думаю все о том же, о чем целый день думаю, — удивляюсь, какого хрена этот Мики на меня взъелся. Может, оттого, что я со Стариной Биллом

[4]

разговоры разговаривал? Да ведь Мики Казинс и сам бывало с Биллом контачил, когда надо было кому-то на лапу дать, чтоб его в покое оставили. Может, я где ему дорогу перебежал? Может, и так, но на ум не приходило, где и как. Однако ж взъелся он на меня, взъелся — это однозначно.

Короче, стою, потягиваю из банки пиво и мозгую. По ту сторону стойки вижу — Рафик, живет рядом с моей мамашей, только благополучный. Не успел я состариться, как обслужили, получил я свои кровные и облокотился на конторку почитать буклетики, пока пиво не кончилось. Терпеть не могу хлебать на улице, не дело это, отстой.

Прочитал, что на почте теперь можно все, включая маникюр. Они и марку тебе продадут, и ногти подровняют. Сервис.

А потом вдруг — ни тебе даже извините.

Заходят два мужика. Большие нетолстые белые мужики заходят и требуют бабки через прилавок и живо. Сберкнижку не предъявили. Хуже всего, что прямо к окну, без очереди полезли. Хамство, конечно, и безобразие, только никто почему-то не возмутился. Видно, приметили у них пушечки в руках.

Оба два стали вопить дуэтом. Кто кого переорет, очень громко.

— ЭТО НАЛЕТ, МАТЬ ВАШУ!

— ВСЕ НА ПОЛ! ЭТО ОГРАБЛЕНИЕ, ВАШУ МАТЬ!

— МОРДОЙ ВНИЗ И НИ ЗВУКА, ВАШУ МАТЬ! ВСЕ, ВСЕ ЛЕГЛИ, ВАШУ МАТЬ!

— БАБКИ СЮДА, ВАШУ МАТЬ! НИКТО НЕ ВОЗНИКАЕТ — НИКТО НЕ ПОСТРАДАЕТ!

Кино смотрели. То же, что и Дэнни мой. Шапчонки с дырками вязаные из ближайшей лавки. Да и пугачи, похоже, из игрушечного магазина.

А один в жопу пьяный.

Придурки какие-то, клоуны.

В этом почтовом отделении на Вуд-стрит налеты — обычное дело. Случаются регулярно — это как налог на домовладение платить, и любой, у кого сейчас плохо с наличкой, чтобы, к примеру, с барыгой расплатиться, тот первым делом мчится грабить почтовое отделение. Только эти два барбоса сразу видно несерьезные какие-то. Во-первых, двое — это заранее мало. К тому же, один едва на ногах держится. Тут камер понатыкано, а эти шапчонки сдвинули, морды наружу — жарко им, видите ли. Сами они по себе, или какого-то босса солдатики, пехота? Если второе, то, когда вернутся к себе в контору, шампанским их уж точно не встретят.

Надо сказать, стало как-то уж слишком шумно. Женщины вопили, а эти двое орали благим матом и размахивали своими дурами. Только персонал смотрел безо всякого интереса и, похоже, скучал. Я стоял в своем углу, глазел на буклеты и жалел, что сейчас не в пивной.

— ГОНИ ЖИВО БАБКИ, ТВОЮ МАТЬ! НЕ ТРОЖЬ КНОПКУ, МАТЬ ТВОЮ!

Рожи незнакомые, ни в Уолтемстоу, ни в Лейтоне я таких не встречал. И не из южного Лондона — могли быть пекемские, но те так далеко не выдвигаются, только если профи, а эти уж точно не профи. Может, из Стратфорда. Беспредельщики, однако — в чужой огород за чужой капустой затырились.

Тут Рафик заметил меня — что я стою в углу, занят своим делом.

— Ники, — говорит мне тихонько, — ты видишь у них пистолеты?

— Вижу, Рафик, — отвечаю, — ну и что?

— Ты думаешь, они у них настоящие, или у того, что ближе к тебе, водяной?

Я пригляделся. Так и есть — водяной.

— У этого — водяной, — говорю, — может, особо убойная струя какая, но все ж-таки водяной.

В дальнем конце по-прежнему вопили, хотя служащие уже доставали деньги. Рафику, хочешь, не хочешь, пришлось говорить громче:

— Ники, — кричит, — видишь, там моя мама снова лезет на рожон, ну как всегда.

Я узнал ее. Махонькая азиатская старушонка грозила пальчиком тому, который в жопу пьян, похоже, читала ему мораль — не слишком умно с ее стороны. Сквозь вопли до меня донеслось: «неужели нельзя без таких ужасных выражений».