Она продолжает верещать о том, какие же красивые чирлидерши на площадке, как будто быть красивым — это самое важное в мире. Я закатываю глаза, а она всего лишь качает головой, как будто я просто не могу понять, насколько все это важно. И она права — я не понимаю. Не думаю, что у нас должны быть чирлидерши, расхаживающие в коротких юбках и повторяющие глупые речевки, сверкая при этом своим нижним бельем, чтобы приободрить парней, не сделав ничего большего, кроме кувырка. Двадцать первый век — разве не должны мы быть более развитыми?

Если бы Трейси не была моей лучшей подругой, я бы не стояла на этой «приветственной вечеринке» в качестве декораций, в то время как она и Стефани заканчивали надевать свои костюмы и искали ключи от бара с алкоголем родителей Трейси. Я была бы дома, возможно, мечтая, чтобы мне разрешили пройтись по домам и собрать конфеты или бы посмотрела что-нибудь по HBO, не спросив разрешения, пока моя мама сидела бы в своем кабинете, делая записи о всех тех сумасшедших детях, которых она выслушала на этой недели. Или я бы… Я не знаю, где бы еще я была. Я провожу все мое время с Трейси, поэтому трудно представить, что бы я делала бы, если бы она не была моей лучшей подругой.

Родители Трейси впервые оставили ее дома одну, и я знаю, что они больше не сделают такой ошибки. Я пыталась, сказать ей, что эта вечеринка — плохая идея, и что у нее будут серьезные проблемы, но думаю, она больше не слышит меня, когда я что-то говорю. У нее красивый дом, и ее родители собирают антиквариат. Настоящий антиквариат, доставленный из Англии и Португалии. Когда я упомянула об этом Трейси, она просто сказала:

— Именно поэтому мы проводим вечеринку в подвале! Там нет ничего ценного.

Я сдерживаюсь и не спрашиваю ее, запрёт ли она всех там, заставив их пройти сквозь маленькие окна, находящиеся рядом с потолком.

Что-то мне подсказывает, что у нас двоих будет непростой год.

Мы серьезно поругались ранее, когда размораживали шоколадные печенья для вечеринки. Она сказала мне, что они с Мэттом собираются сделать это сегодня. Я сказала ей, что 15 — это слишком рано. Ей не понравилось это. Она сменила тему, сказав, что мне нужно найти какое-нибудь занятие, или записаться в кружок, чтобы люди узнали меня.

— Ну, ты знаешь, сейчас меня знают, как чирлидера, — сказала она. — Что они могут сказать про тебя? И не говори «она играет на валторне в школьном оркестре», потому что, прости, но это отстой. — Я засунула конфету в рот, чтобы промолчать. По крайней мере, для игры на валторне требуется талант. Вместо этого я сказала:

— Я бегаю, — на что она ответила:

— Но не в команде, — на что я ответила:

— По крайней мере, бег — это настоящий спорт, не то, что чирлидинг, — на что она ответила:

— Этого достаточно для Регины, а она девушка Джейми.

Я почти ударила её.

Она долго не упоминает Джейми, вероятно, потому что в последний раз, когда она говорила о нем, я ей ничего все равно не сказала. Это ее так разозлило, что она начала писать кому то сообщение прямо посередине нашего разговора, а это сводит меня с ума.

Вот только она не знает, что про Джейми мне нечего сказать. За исключением, может быть, того, что несколько недель назад он наблюдал за мной, по словам Роберта, пока я нарезала круги на стадионе во время разминки. Но теперь, когда мы с Джейми не пересекались в читальном зале, мы больше не говорили. Если он встречается со мной взглядом в коридоре, то может кивнуть в знак приветствия, но это все. Интересно, сбил ли с толку его наш последний разговор. Кажется, я могу это понять — я хочу сказать, что мы даже не знаем друг друга, а я спросила со сколькими у него был секс. Тупица.

— Рози, где костюм? Уже пора, — говорит Стефани, спускаясь вниз в подвал, где я чуть не свалилась со стремянки, подвешивая ненастоящего паука к потолку. Она одета как Лэди Гага. Или, может быть, как Кэти Перри. На самом деле, я не уверена в кого, потому что она обе любят сумасшедшие парики, корсеты, туфли на невероятно высоком каблуке.

— Хм, я не… у меня нет костюма в этом году. — Повесив последнего паука, я замечаю, что голубой лак, которым я накрасила ногти в честь Хеллоуна, уже почти слез.

— Ты должна нарядиться! Боже мой! Трейси убьёт тебя, если ты этого не сделаешь!

— Я не останусь, Стеф. Я не в настроении для вечеринки.

Стефани шаркает своими фирменными кожаными туфлями на платформе по полу, затем косится на оранжево-черную ленту на потолке, к которой привешены пауки. Она берет синий M&M из тарелки на столе и закидывает его себе в рот.

На самом деле, Стефани одна из самых милых людей, которых я знаю, а это значит, что она часто находится в эпицентре ссор. Мы с Трейси встретили ее в средней школе в прошлом году, когда она переехала из южного Иллинойса со своей мамой, после развода родителей. Она больше подруга Трейси, чем моя, особенно после того, как летом стала встречаться с Майком. Некоторое время я хотела спросить Трейси, почему она с Мэттом не познакомила меня с кем-нибудь летом, но я не уверена, что хочу услышать ответ.

— Ты уходишь потому, что Трейси злится на тебя? — спрашивает она.

Мне нужно обдумать это. Именно поэтому я ухожу? Думаю, я ухожу, потому что не хочу видеть, как Трейси расхваливает своих новых друзей передо мной, потому что я ничего больше не достойна. И потому что она совершит большую ошибку, переспав со своим глупым парнем, едва ли зная, что же такое секс. И потому что он придурок, который, возможно, спит с половиной женской командой по плаванью, когда она не видит.

Мэтт изменился за последнее лето. Трейси не заметила. А я заметила.

— Трейси злится, потому что я сказала ей, что не думаю, что она должна сделать это с Мэттом сегодня.

Стефани снова шаркает ногой, поправляет свою фиолетово-черную юбку в полоску, которая задирается каждый раз, когда она делает вдох. Или выдох. Или двигается. Или думает о движении.

Разве я ханжа? Интересно.

— Ты сказала ей это?

— Я имею в виду, разве 15 не слишком рано, чтобы волноваться об этом?

— Не совсем. Кажется, уже у всех вокруг был секс, кроме нас.

— У кого всех? Кто все? — спрашиваю я, чувствуя тошноту. Неужели я так отстала, и даже не знаю об этом? Неужели я в полном неведении о том, кто занимается им, а кто нет? Часть меня кричит: кому какое дело, а другая часть меня шепчет: трусиха…

— Ну, например Трейси говорит, что все друзья Мэтта, большинство чирлидерш.

— Но они все, — я замолкаю, не сказав: «Они все старше, мы всего лишь девятиклассники», потому что этот спор никуда не приведет. Особенно после моего разговора с Трейси.

— Знаешь что? — сказала я, наконец. — Мне плевать, что там делает Трейси или её новые друзья.

— Да ладно, Рози, Трейси — твоя лучшая подруга. Ты же этого не хотела.

— Она должна сделать это или не должна, но, в любом случае, было бы здорово, если бы она перестала делать из этого такую шумиху. Почему это такое большое дело? — я слышу, как мой голос звучит ниже в подвале, и понимаю, что похожа на ноющую, ревнивую стерву. Что со мной не так?

Я слышу, как Трейси пытается спуститься вниз по лестнице в подвал в своих странных туфлях на каблуках с шипами, и я знаю, что она стояла наверху последние 30 секунд и слушала. Внезапно я устала от себя. Мне нужно больше конфет, если я хочу пережить эту ночь.

Она появляется, одетая почти так же как Стефани. Возможно, они хотели вдвоем быть Леди Гагой или Кэти Пэрри — опять же я не могу сказать точно. Она смотрит на стол, застеленный скатертью с рисунками на тему Хэллоуна, которую принесла я и которая кажется уместной для двухлетних детей, и начинает переставлять все на столе, чтобы закрыть ее. Она поворачивается, смотрит сквозь меня и спрашивает:

— Стефи, ты принесла водку?

— Почти забыла, — говорит Стефани, бегом поднимаясь по лестнице. Затем раздается звонок дверь, Стефани останавливается и кричит вместе с Трейси: — Они здесь!

Трейси взбирается верх по лестнице за Стефани, крича мне через плечо: