– Хочу проверить одну свою теорию, – сказал он, натягивая ботинки. – Мне кажется, что вы, Ватсон, сейчас находитесь в обществе одного из величайших глупцов Европы. Мне бы следовало дать такого пинка, чтобы я летел отсюда до самого Чаринг-Кросса{70}. Но, по-моему, я нашел ключ, с помощью которого можно будет открыть тайны этого дела.

– И где же вы его нашли? – улыбнулся я.

– В ванной, – ответил он. – Да-да, в ванной, я не шучу, – добавил он, видя недоверие на моем лице. – Я только что оттуда. Ключик этот лежит у меня вот в этом саквояже. Едем, дружище, посмотрим, подойдет ли он к замку.

Стараясь ступать как можно тише, мы спустились по лестнице и вышли на залитый солнцем двор. На дороге нас уже дожидалась двуколка, заспанный конюх держал под уздцы лошадь. Мы вскочили в экипаж и быстро покатили по лондонской дороге. Мы обогнали несколько телег, везущих свежие овощи в столицу, но ряды вилл по обеим сторонам дороги были безжизненны и молчаливы, словно в каком-то городе-призраке.

– Некоторые особенности делают это дело поистине уникальным, – сказал Холмс, подстегивая лошадь. – Должен признаться, я был слеп, как крот, но все же лучше поумнеть поздно, чем никогда.

В окнах только начали появляться первые заспанные лица, когда мы въехали в Лондон с суррейской стороны. По Ватерлоо-бридж-роуд мы пересекли Темзу, потом по Веллингтон-стрит резво выехали на Бау-стрит. В полицейском участке Холмса прекрасно знали. Двое констеблей у двери отдали ему честь, затем один из них взял под уздцы лошадь, а второй провел нас внутрь.

– Кто сегодня дежурит? – спросил Холмс.

– Инспектор Бродстрит, сэр.

– А, Бродстрит, здравствуйте! – По облицованному каменными плитами коридору нам навстречу шел высокий крепкий мужчина в фуражке и мундире. – Бродстрит, мне нужно с вами поговорить.

– Конечно, мистер Холмс. Пройдите в мой кабинет.

Это была небольшая комнатка, напоминающая контору: на столе – огромная книга для записей, на стене – телефонный аппарат{71}. Инспектор сел за стол.

– Чем могу помочь, мистер Холмс?

– Меня интересует тот попрошайка, Бун… Который проходит по делу об исчезновении мистера Невила Сент-Клера из Ли.

– Мы решили оставить его у себя до окончания следствия.

– Да, я слышал. Он здесь или его куда-нибудь перевели?

– Здесь, сидит в камере.

– И как он себя ведет? Не шумит?

– Нет, затаился, как мышь. Но какой этот мерзавец грязный!

– Грязный?

– Не то слово! Мы еле заставили его руки помыть, но морда у него черная, как у трубочиста. Ну ничего, у нас заведено мыть заключенных, когда заканчивается следствие. Если бы вы его увидели, то согласились бы, что ему это просто необходимо.

– Мне бы очень хотелось на него взглянуть.

– В самом деле? Нет ничего проще. Прошу за мной. Чемоданчик можете оставить в кабинете.

– Нет, я возьму его с собой.

– Ну, как хотите. Прошу за мной. – Он провел нас по длинному проходу, открыл зарешеченную дверь в конце, спустился по винтовой лестнице, и мы оказались в коридоре с выбеленными стенами и рядами дверей по обеим сторонам.

– Он в третьей справа, – сообщил инспектор, направляясь к нужной камере. Он тихо открыл смотровое окошко и заглянул внутрь. – Вот он. Спит голубчик. Можете посмотреть.

Мы приникли к маленькой решетке. Заключенного было прекрасно видно, он крепко спал лицом к двери и дышал медленно и глубоко. Это был мужчина средней комплекции, одетый в подобающее его профессии тряпье, сквозь многочисленные дыры в куртке была видна яркая рубашка. Инспектор оказался прав: при взгляде на этого оборванца создавалось впечатление, что этот человек не мылся никогда в жизни, но даже въевшаяся в лицо грязь не могла скрыть его уродства. Широкий рубец шел от глаза до подбородка и приподнимал, выворачивая, одну сторону верхней губы, из-под которой хищно торчали три зуба. Лоб до самых глаз прикрывал клок огненно-рыжих волос.

– Красавец, не правда ли? – усмехнулся инспектор.

– Да, помыть его стоит, – заметил Холмс. – Кстати, я подумал об этом, когда собирался к вам, поэтому захватил с собой все, что нужно.

Он раскрыл саквояж и, к нашему удивлению, извлек из него огромную губку.

– Хе-хе, ну вы и шутник, – усмехнулся инспектор.

– А теперь, если вы тихонько откроете дверь, мы очень скоро придадим этому господину более благообразный вид.

– Что ж, почему бы и нет? – пожал плечами инспектор. – Своим видом он совсем не украшает камеру нашего управления, не так ли?

Он осторожно вставил ключ в замочную скважину, и мы бесшумно вошли. Заключенный пошевелился, но крепкий сон не отпустил его. Холмс наклонился к бадье с водой, смочил губку и резким движением дважды крест-накрест прошелся ею по лицу спящего.

– Позвольте представить! – громко воскликнул он. – Мистер Невил Сент-Клер из Ли.

Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Лицо под мокрой губкой словно отклеилось от головы мужчины, как кора от ствола дерева. Исчезла коричневая корка грязи! Исчез безобразный шрам, разделяющий пополам лицо, и вывернутая губа, которая придавала ему столь жуткий вид! Рывком были сдернуты спутанные рыжие волосы, и перед нами предстал бледный, благообразного вида мужчина с грустным лицом, черными волосами и гладкой кожей, который, приподняв голову, протер глаза и, ничего не понимая спросонья, стал оглядываться по сторонам. В следующую секунду он понял, что произошло, и, вскрикнув, уткнул лицо в подушку.

– Силы небесные! – поразился инспектор. – Это и вправду пропавший Сент-Клер! Я видел его фотографию.

Заключенный оторвался от подушки и повернулся к нам.

– Что ж, ладно, – промолвил он с видом человека, покорившегося судьбе. – Скажите, в чем меня обвиняют?

– В убийстве мистера Невила Сент… Э-э-э, да в этом вас обвинить нельзя. Разве что оформить как попытку самоубийства, – заулыбался инспектор. – Ну, скажу я вам, уже двадцать семь лет служу в полиции, но такого еще не видел!

– Если я мистер Невил Сент-Клер, то очевидно, никакого преступления не было и, следовательно, задерживать меня у вас никаких оснований нет.

– Было совершено не преступление, а допущена большая ошибка, – сказал Холмс. – Вам бы следовало доверять жене.

– Дело не в жене! Дело в детях! – застонал бывший нищий. – Господи! Я не мог допустить, чтобы они стыдились своего отца. Боже, какой позор! Что теперь делать?

Холмс сел рядом с ним на койку и похлопал по плечу.

– Если дело дойдет до суда, конечно же, избежать огласки не удастся, – сказал он. – Но, с другой стороны, если вы сможете убедить полицию, что обвинить вас, собственно, не в чем, не думаю, что подробности попадут в газеты. Инспектор Бродстрит, я уверен, запишет все, что вы можете рассказать, и предоставит материалы в соответствующую инстанцию. Дело будет закрыто.

– Господи, благослови вас! – с чувством воскликнул заключенный. – Я бы вытерпел заключение – да что там заключение, на казнь бы пошел, лишь бы не запятнать позором своих детей. Вы должны меня понять. Сейчас я все расскажу.

Вы первыми услышите эту мою историю. Мой отец был школьным учителем в Честерфилде{72}, там же я получил прекрасное образование. В молодости я много путешествовал, выступал в театре, пока наконец не стал репортером одной вечерней лондонской газеты. Как-то раз моему редактору пришло в голову сделать серию репортажей о столичных бедняках, и я вызвался на это дело. С того самого дня и начались мои злоключения. Единственным способом добыть какие-то факты для статей было самому на время переодеться нищим и выйти на улицу. Еще в театре я в совершенстве научился гримироваться – коллеги-актеры мне даже завидовали, и я решил воспользоваться старыми навыками. Я раскрасил лицо, вдобавок, чтобы выглядеть совсем уж жалким, изобразил на нем страшный шрам и вывернул губу, прилепив ее маленьким кусочком пластыря телесного цвета. Потом я нацепил рыжий парик и, вырядившись в соответствующую одежду, вышел на улицу. Я подыскал себе место в деловом районе, для прикрытия торговал спичками, но на самом деле просто стоял и ждал подачек. В первый день я провел на улице семь часов и, когда вечером вернулся домой и подсчитал свой заработок, страшно удивился. Оказалось, что я насобирал ни много ни мало двадцать шесть шиллингов и четыре пенса.