— Но это то, на что мы согласились, — говорит Элла. — Просто так обстоят дела.

— Это то, на что мы согласились, когда были слишком юны, чтобы знать, что бывает лучше, — говорит Бетси. — Так не должно быть.

Элла вырывает свои руки из Бетсиных, отрывая себя от истины.

— Не знаю, когда ты там стала нашим учителем, но я довольна тем, что происходит с моей жизнью, — говорит она. — Не важно, что с мамой сейчас случилось, факт в том, что мы не испытываем и части давления, которое есть у девочек нашего возраста. Мама обеспечивает нас и в основном оставляет нас в покое. Я встречаюсь с Дейвом. У нас есть всё необходимое. Я довольна и не хочу, чтобы вы двое запутали всё это. — Она громко вздыхает. — Я имею в виду, сначала мы рассказываем Шону, затем собираемся все вместе и попадаемся — это просто слишком много. Это того не стоит.

Я прикусываю язык вместо того, чтобы указать ей на то, что она звучит так, будто пытается убедить себя. Ее упоминание о маме, обеспечивающей нас, напоминает мне снова, что мы понятия не имеем, как ей удается делать это.

За этим депозитом в двадцать тысяч долларов скрывается что-то большее, чем просто деньги, я чувствую это. Но Элла огорчена, и обеденный перерыв сокращается, так что я решаю оставить её в покое на данный момент.

— Давайте поговорим об этом позже, — говорю я Элле, которая мотает головой и заходит внутрь. Бетси кричит ей вслед:

— Просто ничего не говори о медальоне.

День ощущается как один из тех хрупких дней, когда дела собираются дать трещину, если я ошибочно их подталкиваю. Но затем творческая мастерская делает всё лучше.

У нас замена, преподавательница понятия не имеет о предмете, не умеет преподавать и раздражает ребят в классе. Так что это, по существу, свободное время.

Свободное время с Шоном.

Сразу после звонка он поворачивается на стуле лицом ко мне, двигаясь в таком направлении к стене, что его спина отделяет нас от остального класса. Мы в нашем собственном небольшом пузырьке.

— Твои волосы сегодня вьются, — замечает он, глаза шутливы.

— Это так, — говорю я, бессознательно хватая локон и скручивая его. Это одни из тех прекрасных локонов, которые, я думаю, хорошо смотрятся на всех, особенно на Элле.

Но эта вьющаяся грива никогда не чувствовала себя хорошо на мне. Шон сводит брови и смотрит по отдельности на каждую часть моего лица. Когда я могу поклясться, что он смотрит на мой нос, я спрашиваю:

— Что ты делаешь?

— Просто убеждаюсь… — говорит он. Его взгляд падает на мой подбородок. Он наклоняет голову в сторону и немного поджимает губы, в то время как его глаза скользят по моим рукам до самых кончиков пальцев. — Да.

— Что да? — спрашиваю я в замешательстве.

— Да, это ты, — говорит он уверенно.

— Как ты можешь быть настолько уверенным? — дразню я. — Может, мы «ловушка для родителей».

— Ты не смогла бы, — говорит он, улыбаясь.

— Серьёзно, — говорю я, наклоняясь вперед. — Я Бетси.

Шон тоже наклоняется вперед, и мы почти неуместно закрываемся от класса. Я могу чувствовать его дыхание на своих губах. Недолго думая, он говорит:

— Ты Лиззи.

Улыбаясь, я выдыхаю и отодвигаюсь обратно.

— Ты выглядишь слишком самоуверенно.

— Относительно некоторых вещей, — говорит он, пожимая плечами. — Например, насчет этого.

На мгновение мы задерживаем взгляд друг на друге. Громкий смех прокатывается по комнате, заставляя нас посмотреть вдаль. Когда мы оба проверили его — парень упал со своего стула — мы возвращаемся в свой пузырь.

— У меня для тебя подарок, — говорит Шон, прежде чем наклониться назад и достать что-то из своей сумки.

— О, правда? Что это?

Под моим столом он передает что-то из своей ладони в мою. Его пальцы касаются моего запястья при передаче, с тем же успехом он мог поцеловать мочку моего уха, потрясение было бы таким же. Я перемещаю свою руку вдоль колен и смотрю вниз: это телефон.

— Он уже оплачен и только у меня есть номер, — шепчет Шон. — У твоей мамы не будет возможности контролировать нас, когда мы разговариваем друг с другом.

— Нет, не будет, — говорю я, улыбаясь ему от уха до уха. Я больше никогда не буду беспокоиться о том, что мама снова проверит счет. — Это шпионские штучки: ты милый хитрец.

— А ты просто милая.

Шон морщит нос, однако, банально это или нет, я люблю его. И также я люблю то, что я чувствую рядом с ним.

Грейсон насмешливо смотрит на меня в начале тренировки по чирлидингу: я готовлюсь к вопросу, который, я знаю, точно будет задан.

По прошествии получаса, когда все разбиваются на маленькие группки, собираясь практиковать новые кричалки, она отводит меня в сторону.

— Я псих, или у тебя есть две сестры, выглядящие так же, как и ты? — спрашивает она.

Я делаю паузу, возможно, немного длиннее необходимой, реально рассматривая возможность рассказать ей. Теперь, когда мы сказали Шону, мы также можем сказать другим, правильно? Затем я резко говорю:

— Ты псих. — Я выдавливаю смешок, который должен звучать веселым, по моему мнению, но это не так. — Либо так, либо тебе необходимо проверить зрение.

Грейсон щурится; она не купилась.

— Я была со своими кузинами в субботу, — объясняю я. — Наши мамы — сестры, так что некоторые люди говорят, что мы выглядим одинаково. — Я эффектно закатываю глаза. — О Господи, я надеюсь это не так. Ты бы видела нос одной из них. А другая почти на фут меня выше.

Я выдавливаю ещё один смешок, и Грейсон вежливо смеется со мной, хотя в этом нет ничего забавного. Вообще ничего.

— Это имеет смысл, — говорит она, вероятно, не считая так на самом деле. Но вместо того, чтобы что-нибудь добавить, она просто говорит: — Ну, в любом случае, было забавно натолкнуться на вас.

— На тебя тоже, — говорю я.

Мы натянуто улыбаемся, и она уходит в переднюю часть комнаты, чтобы собрать всех.

Она ещё несколько раз подозрительно смотрит на меня, прежде чем тренировка кончается, но она держит свой рот на замке по поводу этого. Я предполагаю, что это всё, о чём я могу просить её.

Две недели жизнь словно одна из фотографий Шона: фиксированная в определенный момент и остающаяся неподвижной. Я не хочу говорить, что она идеальна, потому что мама и ее секреты всегда у меня в голове. Я не хочу называть ее нормальной, потому что этого слова я не знаю. Поэтому я скажу, что она устойчива. Жизнь неизменна. Но затем она опять начинает двигаться.